12
Я нарушила последовательность изложения событий — до чемпионата мира 1970 года была Олимпиада 1968-го, первая из двух моих олимпиад. Но я сделала это сознательно, чтобы рассказы об олимпийских выступлениях свести воедино.
Мексика — хрустальная мечта детства. Я рисовала в воображении прерии, всадников на мустангах, огромные кактусы и крохотных колибри, висящих над ними, сверкая, как драгоценные камни. В словах «сомбреро», «серапе» была экзотика и притягательная сила.
И вот мечта сбывалась.
Лошадей в Мехико везли особым самолетом — кажется, голландской авиакомпании. С ними были только ветеринарный врач Анатолий Доильнев и коноводы. Лошади стояли в тесных боксах, их пугал шум моторов, их укачивало. Ноги были забинтованы, под бинтами — поролоновые прокладки, на головах — ременные шлемы, выложенные внутри резиной, чтобы не разбили затылок о низкий потолок. Мы думали, что все это хорошо предохранит животных, но оказалось, что кожа под прокладками сопрела до мяса, тем более что во время посадок лошадей не выводили: пришлось бы развинчивать боксы. Когда самолет пошел на посадку, стал отчаянно биться Ихор. В такой ситуации пилот имеет право пристрелить лошадь. Но Толя Доильнев грудью встал на защиту Ихора, сделал ему успокаивающий укол…
Во время долгого путешествия меня, помню, поразило, как уже при первой посадке — в Алжире, глубокой ночью — наши гимнастки прямо на зеленой траве газона устроили импровизированную тренировку.
Олимпиада сближает представителей разных видов спорта, которые обычно друг с другом незнакомы: начинаешь болеть за боксеров, гимнастов, борцов…
Мехико — это жара и, кроме того, это жаркая стихия «ченджа»: ни на одних соревнованиях — ни до, ни после — я не видела, чтобы так азартно менялись. Все и всем — от значков до туфель…
Мехико — это Олимпийская деревня, где огромное количество народа снует кто куда, кто зачем.
Это жгучее мое желание посмотреть пирамиды ацтеков или корриду, остающееся желанием, и только, потому что режим дня — это: автобус — поездка на тренировку — возвращение — обед — душ — отдых — поездка на тренировку — возвращение — ужин — сон — завтрак — поездка на тренировку.
Мы приехали в Мехико за месяц до открытия Олимпиады, день за днем проходили в этом одуряющем однообразии, и через две недели я почувствовала своего рода психологический кризис. Все мне сделалось неинтересным, а интересное было недоступно.
И вот тут вновь сказалась тренерская мудрость Терентьича. "Все, — заявил он, — завтра у тебя персональный выходной".
Чего я только в тот день не успела! Видела и пирамиды, и корриду, была на площади Гарибальди, где ночи напролет играют и поют ансамбли марьячес и можно по телефону вызвать их, чтобы спели под окном серенаду любимой девушке — марьячес имеют лицензии на право нарушения тишины в любое время суток.
В этот же день мы с одной нашей гребчихой попали в парк аттракционов и решили прокатиться на "американских горах" (там их называют "русскими"). Нас предупреждали, что они самые высокие в мире и что годом раньше, во время предолимпийской недели, после этих горок у гимнаста Миши Воронина шея болела. Но мы не прислушались к предупреждению, да и не поняли толком при чем тут шея. Однако начались сумасшедшие крутые спуски, и в тряском вагончике голова действительно болталась, как на ниточке.
Подробности соревнований сейчас уже изгладились из памяти. Помню, как была рада нашему командному «серебру», тому, что и у меня будет олимпийская медаль. Помню, каким мрачным ходил перед переездкой Кизимов, проигравший Неккерману около двадцати баллов, и как дивились его настроению приветливые и общительные мексиканцы. Им трудно было поверить, что это из-за места, которое он занимает, — никакие места их решительно не волновали, и они спрашивали у меня, не обидел ли кто Кизимова.
На другой день Иван Михайлович Кизимов стал олимпийским чемпионом, повторив успех Филатова.
Оставалось два дня до отлета, у меня на них были самые радужные планы, я столько еще хотела посмотреть…
Но утром не смогла встать с постели. Состояние было как после тяжелой болезни. Я не сразу поняла тогда, что апатия, отупение естественны после таких соревнований, которые даются высочайшим напряжением, а когда оно проходит, то оказывается, что организм исчерпал все силы. Позже я узнала, что после Олимпийских игр иные спортсмены по нескольку месяцев не могут прийти в себя.
Когда рассказываешь о таком, тебе порой не верят, считают преувеличением. Ведь вот, например, артисты балета тоже испытывают большое физическое напряжение, а у них спектакли гораздо чаще, чем турниры спортсменов.
Верно. Но разница вот в чем. Артисты почти никогда не прибегают к предельной нагрузке. А к запредельной — вообще никогда. Артисты должны показать все, на что они способны, спортсмены — для победы — больше чем все. Запредельная нагрузка — это когда организм бросает в бой глубоко спрятанные резервы, неприкосновенный запас сил. Этот НЗ используется в жизни крайне редко — в экстремальных условиях. Например, в миг смертельной опасности. Но жизнь спортивная учит сознательно тратить свой НЗ.
Напряжение соревнований усиливается от ответственности, ложащейся на спортсмена: чем серьезнее значение турнира, тем ответственность выше, на олимпиаде она самая высокая. Спортсмен сознает, сколько трудов и усилий потратило множество людей, чтобы подготовить его успех, он понимает важность успеха для страны, для парода. Олимпиада же бывает только раз в четыре года, и в жизни многих спортсменов она — единственная. Это итог твоей четырехлетней работы, и если ты не сумел добиться успеха, значит, и труд, и сознательное самоограничение, отказ от чего-то, может быть, очень личного, дорогого — все оказывается напрасным.
Вот чем объясняется и накал страстей, сопутствующих Олимпиаде, и та опустошенность, которая может охватить тебя, когда все осталось позади.
Свободное копирование
