И все же я был неправ, когда написал тебе, что мать моя ничего не делала. Когда отец стал массово выпускать напильнички для ногтей, мама возила их в Москву, сдавая там в Главное аптекоуправление и привозя оттуда гонорар. И в Сибири, во время войны, продавала на базаре сделанные нами с отцом швейные иголки. Но это, как говорится, совсем уже иная "сибирская" история… А в этом письме, посвященном "крымскому" периоду твоей прабабушки, еще раз не могу не сказать о горячей ее любви к своему единственному сыну Витюше.
Из-за того, что я рос болезненным, она делала все возможное и невозможное, чтобы улучшить мое здоровье (об этом я уже рассказал в предыдущих письмах). Мало того, она добилась полного моего освобождения не только от уроков физкультуры, но и от уроков труда. О том, что этим была мне оказана очень плохая услуга, можешь догадаться и сам. Впрочем, недостаток физических упражнений я с лихвой компенсировал лазанием по скалам, дальними походами за своими любимцами-насекомыми, а лишение меня уроков труда перекрывалось моей возней в отцовской мастерской. Зато я очень болезненно осознавал внушенную мне якобы глубокую физическую ущербность, о чем все знали и в школе, и на улице, и отчего на меня находила нередко страшная, почти безысходная тоска: стоит ли мне такому, неизлечимо-несчастному, продолжать жить на свете?
А еще больше переживала это сама мать. Единственный ребенок — и тот тяжко и безнадежно болен! А коль болен и хил — непременно должен быть талантлив, то есть вундеркинд. На каком поприще? В изобразительном искусстве — "не потянул", об этом я уже тебе писал. Музыка! тем более что мать была из музыкально-артистической семьи. И вот отвела меня, бедолагу, в городскую детскую музыкальную школу. Экзаменатор выстукал карандашиком какую-то дробь, я за ним сделал то же самое. Нашел я и те клавиши на пианино, которые он нажимал до меня (соврать я не догадался, вернее, обманывать тогда я еще не умел). Стало быть — прошел и принят. Отделение? Мама почему-то захотела видеть меня гениальным скрипачом-виртуозом. Меня отвели в какую-то комнатку, где молодой педагог, основательно наканифолив смычок, старался передо мною изо всех сил — то вскидывая скрипку, то мелькая по ее грифу быстро переставляемыми пальцами; он водил смычком по струнам то медленно, то быстро, то едва касаясь, а то и сразу по нескольким струнам, отчего смычок описывал крутую дугу.
От многих извлекаемых таким образом звуков, когда о жилы струн терлись сухие наканифоленные волосы смычка, мне делалось чрезвычайно неприятно — как при долгом поскребывании стекла ножом. Из вежливости я смолчал, а когда это "знакомство с инструментом" наконец закончилось и мы с матерью вышли во двор, я ей все высказал и залился горючими слезами, тем более что понимал: еще одна дополнительная школа лишит меня тех осколочков Свободы, которые у меня остались. Но о том, что звук скрипки для меня неприятен, мать не хотела и слышать. Кстати, из-за этого я и впоследствии на концертах выбирал не ближние ряды, хотя скрипку люблю, особенно в квартете, а еще лучше, как ни странно, по радио или в записи, отчего "съедается" узкая "канифольная" полоска звуковых частот, на которую так болезненно резонировало что-то в моих детских ушах или мозгу в те давние времена.
В своем "вундеркиндском" плане мать была неумолима. И тогда я убедил ее пойти на компромисс: мол согласен на музыку, но по классу… баяна. Меня срочно познакомили с мальчиком-баянистом-вундеркиндом "из хорошей семьи" (это — в первую очередь!), с которым мы даже сходили на какой-то концерт.
Мать, видимо, поняла, что слова "вундеркинд" и "баян" не очень-то совместимы; как бы то ни было, к великому моему счастью, в музыкальную школу я больше не пошел. Кто знает, может быть это было большой ошибкой и мать была права — из меня, наверное, мог бы получиться, в конечном итоге, сносный композитор. Именно композитор, потому что все, за что бы я ни брался за свою последующую жизнь, было мне неинтересным в том случае, если это могли делать другие, и безумно интересным, когда открывал или придумывал что-то сам. Но как бы то ни было, если бы у меня было лишь одно занятие, оно осточертело бы мне самое большее чем через десяток лет. Ни в коем случае не следуй этому моему "примеру" — он чреват дилетантизмом, поверхностностью, дисквалификацией и даже потерей средств к существованию…
Свободное копирование
