В Симферополе было несколько церквей. Колокольных звонов не припомню: наверное, тогда они уже были запрещены, уступив место многочисленным фабричным гудкам: утром, в обед и вечером басовито, хрипло и пискляво гудело в разных концах города — это был приказ выйти на работу тем, у кого не было часов или у кого плохая память (а за опоздание, как известно, под суд: опоздал — значит ты враг народа, подорвавший мощь державы).
И еще мощно гудело в дни годовщин смерти Ленина — 21 января, когда включали, кроме фабричных, еще и прерывистые паровозные гудки, и получалась адская, тревожная какофония; хорошо, что она длилась всего несколько минут и исполняли ее единожды в год. А мы, школьники, в душе радовались: после траурного утренника нас отпускали по домам. А на тех утренниках мы со скорбными физиономиями декламировали "В колонном зале положили Его на пять ночей и дней", "А в сердце Партии — зияющий провал" и прочую заупокойность. Домовладельцу же, не прикрепившему к этому дню красный флаг с черной каймой у своих ворот, было не сдобровать: крупный штраф или опять же — "враг народа"…
А церкви очень украшали город. Массивные луковицы их куполов гармонично и плавно переходили в остряк, увенчанный шаром с красивым золотистым крестом, смотревшим в зенит. Внутри церкви (которая уцелела и стоит на кладбище) я был тогда один-единственный раз, и то когда еще не умел ходить. На руках меня держала Няня, вокруг было темно, страшновато, горели свечи, и все вокруг золотисто от них мерцало; звучала то ли музыка, то ли хор, и какой-то бородатый в золоте дед совал мне в рот ложечку с чем-то; подумав, что это, наверное, ненавистный мне рыбий жир, я заревел, замотал головой, но Няня, наверное, меня убедила, и я лизнул, а потом проглотил пол-ложечки какой-то сладкой жидкости.
Помню еще, как взрывали один из храмов в городе. Момент взрыва мы знали заранее, наверное, о том было всем-всем оповещено, и мы, пацаны, залезли для наблюдений на крышу сарая. Сначала из окон храма толчком вырвался дым; массивное здание начало медленно оседать, становясь шире и ниже; большое облако дыма или пыли, как распухающий шар, скрыло в последние секунды всю эту картину, а когда оно стало прозрачным (лишь в эту секунду до нас долетел громоподобный гул), никакого храма там уже не было.
Рассказывали, что на площадь перед взрывом вынесли всю церковную утварь, сложили в высокую кучу, облили керосином и подожгли, предварительно отогнав сочувствующих и любопытных за канат ограды, установленной вокруг кострища. Лично я этого сам не видел — наблюдал лишь взрыв здания с черепичной крыши нашего сарая.
Кроме православных церквей с луковицей купола над главным зданием и высокой колокольней рядом, в городе было немало и всяких иных: армянская, греческая, немецкая (называлась она кирхой и имела непривычно готический облик), и, конечно же, еврейская синагога. Она стояла на том месте, где нынче рыбный супермагазин "Океан" (выстроенный, кстати, финской фирмой), и была очень красивой, отороченной по фасаду кружевными каменными фестонами; вот она, на рисунке, сделанном по памяти; может удастся тебе когда-нибудь сравнить его с сохранившейся у кого-нибудь старой фотографией и внести в изображение коррективы.
Симферопольские храмы тех лет, как я их помню:
Православный собор — взорван. Татарская мечеть — разрушена. Синагога — разрушена. Немецкая кирха — в 80-х годах низ был цел.
Перед тем, как ее взорвать, помещение освободили от содержимого, и наш квартирант — архитектор Александр Дмитриевич Малахов (отец моего дружка по двору Шурика Малахова; бывая у них, я восхищался академическими рисунками его отца с гипсовых античных голов и масок) — принес из синагоги нам в подарок кожаную непонятную штуковину: черный, плотно сшитый из кожи кубик, прикрепленный к кожаной многослойной площадке, замусоленной до лоска с широкой стороны; к предмету этому был прикреплен длинный тоже очень измызганный, ремешок. Судя по всему, эта штука как-то привязывалась к телу. Прикладывая ее к голове и закрепив ремнем, мы с братом Толей явно чувствовали какое-то приятное опьяняющее "обалдение". Не долго думая, вспороли ножиком этот странный футляр, и вместо чего-то электрического или магнитного обнаружили там… четыре рулончика из отбеленной мягкой тонкой кожи. Развернув их, мы увидели, что на этих белых длинных полосках пергамента написаны в две-три строчки какие-то изречения красивым древнееврейским шрифтом — надписи были сделаны справа налево (судя по оставшимся слева полям), очень черными чернилами или тушью.
Лишь в восьмидесятые годы я понял назначение этих предметов, называвшихся тефилинами или филактериями. Молящийся привязывал тефилин (в просторечьи — твил) ко лбу, и под его воздействием впадал в то умиротворенное состояние, которое необходимо для молитв. Здесь реализовался открытый и подробно описанный мною эффект полостных структур (ЭПС); в популярной форме он изложен в моей книге "Тайны мира насекомых" и, подробнее, в уже упомянутой, но пока не увидевшей света "Мой мир". Физиологическое воздействие ЭПС ты хорошо знаешь по "Сотовому болеутолителю Гребенникова" и другим моим устройствам; остальным же читателям коротко скажу, что в них реализуются волновые свойства Материи, но большей частью это неблагоприятно для организма (вплоть до разящего воздействия); волны эти ничем не перекрыть; "полтергейсты" имеют ту же природу; из множества таких композиций я насчитал лишь четыре благотворных, в том числе тефилин. Добыть в наше время еще один филактерии для обстоятельных экспериментов мне не удалось, зато повезло группе волгоградских экспериментаторов, увлеченных моим открытием, во главе с инженером Надеждой Григорьевной Лопатиной. Они выпросили на несколько дней тефилин у одного старого еврея, и провели с этим древним устройством много ценнейших физиологических опытов; протоколы их ты найдешь в моем архиве. Других же любознательных читателей отсылаю к уже упомянутой книге.
…Особенным украшением города были минареты татарских мечетей. С нашего крыльца по Фабричному спуску тогда открывался обширный вид на Госпитальную площадь, дальше от которой, за красноармейскими казармами, располагалась Цыганская слободка, а правее, вплотную к ней, татарская часть города — Ак-Мечеть ("Белые мечети"). Мечетей тут было несколько, и от нас было видно по меньшей мере три минарета — высоченных стройных башни, остриями направленных в небо. Над каждым остряком как бы парила двурогая изящная Луна — вероятно, металлическая. Минареты были ухоженными, всегда чисто побеленными, и издали сияли даже в пасмурную погоду. А теплыми летними вечерами, когда вокруг все стихало, с ближнего минарета доносился печальный распев муэдзина, призывающего правоверных к вечернему намазу. Его фигурка виднелась на верхнем балконе, кольцом опоясывающем башню, и муэдзин медленно обходил ее вокруг, останавливаясь для провозглашения своего молитвенного воззвания к Аллаху и правоверным — чтобы этот призыв был услышан татарами со всех сторон.
На верхнюю галерею вела винтовая лестница, каким-то чудом умещавшаяся внутри темного узкого ствола башни. Когда ломали одну из мечетей, я увидел часть такой лестницы; рядом валялись осколки керамических плиток удивительной красоты; которыми был отделан фриз (верхний пояс) этого минарета — остальные минареты города, если не ошибаюсь, были без таких плиток, — чисто белые. К слову: сопротивления против этого вандалисткого разрушения святынь и архитектурных шедевров среди тогдашнего местного населения не было. Допускаю, что часть татарского населения, не сбежавшая после 1917 года в Турцию, была более забитой и темной. Хотя, с другой стороны, что мог сделать любой высокоразвитый, но небольшой народ против огромной большевистской махины: "Религия — опиум для народа!".
Да что там симферопольская Ак-Мечеть! Не так далеко от крымской столицы находился город из сказок "Тысячи и одной ночи"; ты, наверное, подумаешь, что это Бахчисарай? Ничего подобного. В Бахчисарае минаретов было не очень много, а знаменитый дворец с его громадными минаретами расположен в глубине долины, отчего очень проигрывает. То ли дело город-сказка Карасубазар! Расположенный на предгорной привольной чуть наклонной равнине, переходящей к югу в Караби-Яйлу — а безбрежность той равнины еще более подчеркивалась огромной белокаменной ступенью скалы Ак-Кая с одной стороны, а с другой — голубеющим в бескрайней дали Чатырдагом. Этот цветущий зеленый город смотрел в небо сотнями (не преувеличиваю!) белокаменных минаретов, высоких и стройных, белоснежных и расцвеченных; у их подножий круглились купола мечетей со слегка заостренным верхом, тоже увенчанные, как и у минаретов, рогатыми лунами. Местами минареты стояли кучно, группами — неужели на каждом из них вечером пел муэдзин? Все это сказочное диво утопало в зелени садов.
Мой скромный рисуночек по памяти (отец меня возил как-то через Карасубазар в Старый Крым, есть такой городок) — жалкое подобие увиденного.
Карасубазар в начале 30х годов. В 40-х годах всё это было снесено, теперь тут город Белогорск. Вдали — скала Ак-Кая.
Странно и страшно, что этого чуда больше нет: ни единого минарета, ни мечети, ни даже самого названия Карасубазар. Все это было снесено, взорвано, уничтожено, даже название города. Теперь на этом месте — обычный для нынешнего российского юга дрянновато-провинциальный городишко под названием Белогорск; речка Биюк-Карасу (карасу — в переводе черная вода, потому что она протекала сквозь тенистые густые сады) — и та была переименована в "Большую Карасевку", да название то не прижилось, и речушка, хоть и с новым водохранилищем, "упрямо" называется Карасу. Вот что, пожалуй, и уцелело от сказочного города из шехерезадовой "Тысячи и одной ночи" — Карасубазара. Да еще, у рынка, жалкие обломки стены караван-сарая Таш-Хан.
Будто ничего этого и не было. Неужто на такое вот полное забвение можно обречь плоды великого труда множества талантливых человеческих рук, творивших и возводивших святыни-шедевры? Коли так, то моя, совсем скромная, махонькая жизнь, даже с книжонками-картинками-статейками, тем более тут же всеми забудется, словно ее не было.
Сейчас, когда я пишу тебе эти строки, в разных концах моей многострадальной Родины гремят взрывы, льется кровь, спешно возводятся границы. А я тебе расхваливаю какие-то там минареты, синагоги и церкви. Может это мне пригрезилось, и ничего подобного в Крыму не было?
Когда-нибудь потом, если сумеешь побывать на моей родине, проверь это у тамошних сторожилов-краеведов, показав эту книгу. Я уверен, что они не только подтвердят в ней написанное и нарисованное, но и расскажут много такого, чего я и не знал.
Как бы все-таки хоть немного ослабить у людей "традицию" вандализма, забвения, поругания, разрушения?
Или она неистребима?
Сумел ли я привить хоть тебе уважение к сотворенному Людьми и Природой?
Твой дедушка.
Постскриптум: О количестве симферопольских храмов в предсоветский период я не располагаю. Зато обнаружил документальные цифры за 1888 год. Тогда в городе было православных церквей — 20, в том числе соборных — 2; храмов других христианских вероисповеданий — 4, мусульманских мечетей — 11, еврейских и караимских молитвенных заведений — 10, в том числе аж 3 синагоги…
Свободное копирование
