Курильские страдания - 1

Сверху совсем как игрушечный, пассажирский лайнер «Ольга Садовская» ещё белел на глади подковообразного залива на рейде Южно-Курильска (при японцах Фурукамаппу), когда, сойдя с плашкоута на избитый тоннами грузов деревянный пирс, я прошёл мимо просоленного и прокопчённого рыбозавода, и, по извилистой дороге поднявшись мимо деревянных бараков, оказался у здания почты.

Восемнадцать лет тому назад

Это был уже мой третий «десант» на Кунашир, но впервые он был осуществлён средь бела дня. Предыдущие два производились глубокой ночью, а самый первый к тому же ещё и под хоть и несильным, но ни на минуту не прекращающимся дождём и в условиях сильной качки, - бортовой теплоходный трап то задирался на полутораметровую высоту, то опускался вровень с палубой плашкоута. Будь волнение чуть более сильным, или капитан более осторожным, то, не разгрузившись и не взяв новых пассажиров, теплоход ушёл бы дальше, на Шикотан, - в рейсах на Курилы такое случается нередко.

Высадка пассажиров, тем не менее, проходила тогда весело, потому что возвращающиеся из отпусков и уже соскучившиеся по дому кунаширцы, - дело происходило в первой половине августа, - начали праздновать встречу с родным островом ещё на старенькой, уютной «Туркмении», и продолжили уже на плашкоуте - широкой неуклюжей барже, буксируемой к берегу прилепившимся сбоку катером. Один из таких празднующих не сумел потом перешагнуть, в общем-то, неширокое пространство между пирсом и бортиком плашкоута, который именно в этот момент немного отодвинуло волной от причала, и ухнул с трёхметровой высоты в весьма прохладную и глубокую океанскую воду. Вскоре его, наглядно продемонстрировавшего действие известного правила, что пьяному море по колено, подняли на пирс. Вымок он, правда, с головой, но был в целости и сохранности, по-прежнему весёлым и лишь слегка протрезвевшим.

А ещё до выгрузки на плашкоут, многие пассажиры «Туркмении» наблюдали за своеобразным аукционом полутора сотен молодых девушек (так и просится, раз уж упомянут аукцион – рабынь), которые прибыли с материка для работы на плавбазах, - их огни разноцветным мерцающим бисером были рассыпаны в непроглядной ночи. По очереди к теплоходу подходили катера, в скрипучие мегафоны с них выкрикивали названия плавбаз, и приписанные к ним девушки сходили на них по качающемуся трапу. Затем катера один за другим бесследно исчезали в кромешной тьме.

Тот рейс вообще был молодёжным. Открытая передняя палуба «Туркмении», - четвёртый, «палубный» класс по терминологии пассажирского помощника капитана и билетных кассиров, - была заставлена палатками со студентами-первокурсниками геологического факультета Владивостокского политеха. Под руководством дальневосточного палеовулканолога Г.М.Фремда они добирались на Кунашир на первую свою геологическую практику. Первые вечер и ночь они провели прямо на палубе под открытым небом, - было по-южному тепло, - но на второй день нашего путешествия, когда теплоход поднялся в более высокие широты, и подул "свежий ветер странствий", они срочно приступили к установке палаток, привязывая их, за что попало.

Вместе с сокурсником Женькой Булгаковым мы тоже находились на практике, но уже на преддипломной. Когда в конце четвертого курса выбирали себе будущих руководителей дипломных работ и места прохождения практик, не задумываясь, я остановился на профессоре Татьяне Ивановне Фроловой, которой нужны были два студента для поездки в экспедицию в Приморье. Выбор был обусловлен не столько географическим аспектом, сколько тем, что на защите курсовых Татьяна Ивановна жестоко раскритиковала работу, которую я писал на четвертом курсе.

Пришлось рассказать, что на производственной практике, - на геологической съемке в Восточном Саяне, - я практически и не мог набрать материала для хорошей петрологической работы. Там опробовал, как мне казалось, хороший разрез кембрийских вулканитов, но породы оказались настолько изменёнными, что из них удалось получить самый минимум информации. Работу, оценённую сердобольными петрографами в четыре балла, я всё-таки сделал, хотя, положа руку на сердце, больше тройки себе не поставил бы.

Исходя из изложенного, рассудил, что преподавателя, сразу увидевшего огрехи моего произведения и не постеснявшегося их озвучить, непременно следует брать в руководители, - уж он то научит, как нужно делать науку. О сделанном выборе не пожалел ни разу, и моё блестящее предвидение подтверждает тот факт, что под руководством Татьяны Ивановны написал потом не только дипломную, но и кандидатскую работу. Мне кажется, что она научила излагать мысли логично и просто, как это делает сама, за что ей низкий поклон.

Со временем выяснилось, что вместо Приморья нам предстоит работать на одном из южных островов Большой Курильской гряды, на Кунашире. Предвкушение встречи, теперь уже с "Заморьем", для нас с Джоном - так, по-английски, в соответствии с непреходящей среди молодых людей моде, на нашем курсе звали Женьку, - стало ожиданием настоящего праздника. Когда же в середине июня на Кунашире началось извержение вулкана Тятя-яма, или просто Тяти, до этого считавшегося безнадёжно потухшим, то наша экспедиция стала представляться сказкой наяву.

Улица «Имени 3-го сентября»

…В отделении связи, куда направлял свои стопы, единственном в Южно-Курильске, я рассчитывал получить письмо с инструкциями от Владимира Сывороткина, сотрудника кафедры петрографии геофака МГУ.

Для проведения совместных работ на Кунашире мы должны были встретиться на Сахалине ещё десятью днями раньше, но дела задержали меня на материке, поэтому добираться до острова пришлось одному, в ожидании попутного теплохода двое суток просидев в мрачном сером Корсакове. О предполагаемом времени прибытия в ЮКа, - так кунаширцы называют Южно-Курильск (губернскую же свою столицу Южно-Сахалинск, курильчане ласково и тепло зовут просто Южным) - сообщил телеграммой ещё из Благовещенска. В ней попросил Володю оставить информацию о своих планах на почте «до востребования» .

В почтовое окошко протянул свой потрёпанный от частого употребления паспорт: при покупках билетов на поезда, самолеты, теплоходы; при получении почтовых отправлений; при проездах в пограничные зоны, - не далее как полчаса назад его листал проверяющий документы пограничник при выходе с пирса на землю.

Служащая почты быстро прокидала конверты на букву «Б» и, отрицательно покачав головой, вернула паспорт. С тем же результатом закончился и её второй по моей просьбе просмотр. В это не хотелось верить, но письма не было (как позже выяснилось, перед выездом на объект исследований, Володя попросил написанное для меня послание бросить в почтовый ящик какого-то командировочного, но у того, видимо, нашлись другие дела и он просто забыл это сделать). Тогда сам оставил для Володи записку, в которой написал о прибытии на остров и предполагаемом месте обитания и вышел затем на крыльцо, где ждал давно потерявший первоначально сочный цвет хаки потрепанный в экспедициях рюкзак.

Кроме некоторого запаса продуктов там лежали лёгкий синтепоновый спальник, сменная одежда, посуда и палатка, - как улитка, носил свой дом, а заодно и кухню на плечах, это придавало спокойствие и уверенность в будущем. Во второе посещение Кунашира, которому уже минуло четырнадцать лет, сразу после высадки глухой ночью, используя в качестве кольев какие-то попавшиеся под руку доски, поставил палатку под ближайшим забором и сладко заснул, убаюканный шумом накатывающихся на черный песок океанских волн.

Рассудив, что решения лучше всего принимать на сытый желудок, пообедал в небольшом, столиков на шесть, кооперативном кафе, - в 91-м году, на заре «дикого» капитализма в России, таковые существовали в изобилии по всей стране. В кафе приятно удивило качество сливок, которые по своей густоте дали бы сто очков вперёд материковской сметане. Блинчики с мёдом и прекрасно приготовленная горбуша могли бы стать фирменными блюдами для любого уважающего себя ресторана. Всё это запил соком ягоды клоповки, произрастающей только на Сахалине и Курилах, и имеющей ни с чем не сравнимый вкус. В прекрасном настроении, - известно же, через что лежит путь к сердцу мужчины, - вышел из кафе, затем по длинной, зигзагом взбегающей на террасу лестнице «цунами», спустился к речке Серебрянке и, перейдя её по деревянному мосту, по улице «Имени 3-го сентября» двинулся к западной окраине поселка.

Коллекционерам «датских» улиц, проспектов, бульваров, переулков, проездов и тупиков, названия которых происходят от каких-либо дат (например: «8–го марта», «9-го января», «1-го мая», «Октябрьская» - с ними все ясно), сообщу, что эта, одна из самых восточных улиц России, названа так в честь дальневосточного «Дня Победы над империалистической Японией», особенно чтимого и отмечаемого жителями Сахалинской области.

Вспомнилось третье сентября в первое посещение Кунашира. Посланный за продуктами в магазин, - он находился как раз на улице имени той даты, каковая красовалась в тот день на перекидных и отрывных календарях, - стоял у прилавка, перебирая в уме список заказанных мне продуктов, и невольно стал свидетелем короткой сценки, ничем, в общем-то, не примечательной, но почему-то запомнившейся.

Кроме меня в магазине был ещё только один мужчина с лицом регулярно пьющего человека, и он уже приступил к совершению своей покупки. Небрежно бросив на прилавок красную десятку с Лениным в профиль, он сказал женщине-продавцу, своей хорошей знакомой, конечно, ведь здесь все друг друга знали: «Заверни!». Та, безусловно, всё поняла без лишних слов, но с чувством юмора у неё было в порядке и она, взяв купюру, аккуратно завернула её в оберточную бумагу и вернула «заказчику», который сразу принял игру и, расслабленно улыбаясь, - мужики в предвкушении выпивки вообще всегда настроены благодушно, - отдал назад продавщице упакованную ассигнацию. Только после этого она, наконец, завернула бутылку питьевого спирта по цене девять рублей девять копеек (на островах стеклотара была почему-то на три копейки дешевле, чем на материке), не забыв поздравить мужика с праздником.

В этот день возлагаются венки к памятникам советским воинам, звучат салюты. Однажды и мне довелось побывать на подобном мероприятии, на мемориале, сооружённом на месте высадки десанта советских войск на Шумшу, самом северном из Курильских островов.

День Победы на Курилах

В сезоне 77-го года полевой отряд кафедры петрографии геофака МГУ, - тогда я уже учился в аспирантуре, - работал на Парамушире, базируясь в Северо-Курильске (при японцах Касивабара) в здании метеостанции, называемой всеми «Цунами». Основной её задачей было предупреждение населения острова и экипажей стоящих на рейде судов о приближающейся гигантской волне, способной смыть нижнюю часть города и выбросить суда на берег, что и произошло в ноябре 1952 года, унеся жизни сотен людей.

По тревоге все должны срочно подниматься по специально построенным лестницам, - на Курилах они так и называются, «цунами», - на высокие террасы, образованные древними лавовыми потоками, а судам предписано уходить подальше от берега. Для проверки готовности населения к необходимым действиям иногда устраивались учебные тревоги. От одной из таких тревог и мне немного досталось, и именно на Шумшу, вскоре после празднования Дня Победы.

Сначала была церемония возложением венков с речами и автоматными залпами, употребление каши из полевой кухни, затем фотографирование на ржавой броне японского танка,  десятка два их, словно грибы-подосиновики краснели среди зелени кедрового стланика. После тряски в кузове «Урала» от мемориала до Байково я не переправился вместе со всеми через 2-й Курильский пролив на МРСе, поджидающем делегацию из Северо-Курильска, а остался порыбачить на небольшой речке Веснянке, а при японцах Беттобу. Для этого взял с собой снасти, палатку и всё остальное, что необходимо и достаточно для автономной жизни на реке.

Рыбалка удалась на славу. Червей для приманки накопал на заднем дворе коровника на окраине Байково, благодаря чему клёв был отменным. Столкнулся лишь с одной проблемой, - как умудриться вырубить удилище из корявых стволов кедрового стланика. В первый вечер рыбачил вовсе без него, - просто бросал крючок с наживкой на течение. Поплавок выплывал на середину ямы и сразу нырял на глубину. Несколько секунд спустя мальма или пеструшка оказывалась в моей сумке. И так повторялось раз пятьдесят в течение часа-полутора. Такую удачную рыбалку не хотелось прерывать, и только наступающая ночь заставила поспешить готовить ночлег.

При этом пришлось пережить потрясение. Едва выбрался на высокую и ровную терраску над ручьём, показавшуюся удобной для постановки палатки (и оказавшуюся таковой) и приступил к оборудованию лагеря, как на меня набросились полчища мокреца, отчего я ужаснулся, готовя себя к многочасовому бдению у костра, ведь москитной сетки с собой не взял, а палатка была легко проницаема для этого «ужасного зверя». На счастье, быстро понижающаяся температура окружающего воздуха вмиг загнала мокреца в траву, и он исчез так же внезапно, как появился.

Чистил рыбу уже при свете костра, а потом ещё долго сидел около, наблюдая за пляшущими огоньками. Не хотелось бы говорить банальностей, но всё же не удержусь, - скажу, кто ещё не знает, что смотреть на огонь в костре можно бесконечно долго, и с удовольствием, если, конечно, вы не стоите привязанным к столбу подобно Джордано Бруно или Жанна Дарк, если вы - молодая и красивая (это, впрочем, не обязательно) женщина.

Ночью в кустах стланика трещало, но я уже был предупреждён, что медведи на Шумшу не водятся (сия информация оказалась неверной), поэтому спал спокойно. А вот на Парамушире свидеться с медведем уже довелось. Произошло это в маршруте во всех смыслах замечательном, но пока что только о медведе.

Вдвоём мы поднимались по краевой части широкого базальтового потока на склонах вулкана Билибина. Из-за возникновения в нём полостей центральные части потока обрушились, в результате образовались две высокие параллельные гривки, - между ними лежал ледник. Шли по левой гривке, когда кто-то из нас заметил внизу чётко выделяющийся на снегу неопознанный ползущий объект. Довольно быстро, даже не вооружёнными никакой оптикой глазами, рассмотрели, что это, не торопясь, в ту же сторону, куда надо было и нам, брёл большой медведь.

Чтобы спугнуть зверя, немного пошумели, сталкивая вниз глыбы базальта. До него явно доносились эти звуки, - он останавливался, внимательно всматриваясь в нашу сторону, но ничего подозрительного не заметив, - у медведей проблемы со зрением, - продолжал свое медленное перемещение. Если бы мы шли с прежней скоростью, то встретились бы на гривке минут через пять.

Поскольку помеха справа была у нас, по правилам дорожного движения медведь имел преимущество в пересечении перекрестка, поэтому мы сели на камушки и стали смотреть, как будут развиваться события. А делали они это сначала медленно, - Топтыгин всё так же, не спеша, забирался на гривку, и в этот самый момент, видимо, лёгкий ветерок донёс до него наш запах, нюх-то у него, как у собаки, только вот глаз подкачал.

Он вдруг весь встрепенулся, кинул взгляд в нашу сторону и, - куда только делась его медлительность, - с бешеной скоростью рванул в противоположном направлении. Проскочив вверх по крутому склону метров триста, он скрылся за перегибом, - вот и попробуй от такого спринтера убежать! Больше его в том маршруте мы не видели, да и почти ничего потом из-за резко изменившейся погоды не видели, но об этом напишу в другом, более подходящем по контексту месте.

…Весь следующий день ходил по реке с удочкой,  для которой с большим трудом удалось вырубить в зарослях кедрового стланика нечто напоминающее удилище. Оно было неуклюжим и тяжёлым, и рука уставала держать, но рыбалка была настолько увлекательной, – то и дело приходилось снимать с крючка гольцов, разогнавших всю мелочь в ямах, - что о таких неудобствах порой просто забывалось.

Иногда мимо проплывала отметавшая икру горбуша. Уже обречённые на гибель, потрёпанные на камнях, совсем недавно мощные рыбины из последних сил безучастно кружили вокруг, выставляя свои черные спины, на которых незаживающими язвами белели ссадины. В последние свои часы, они, наверное, вспоминали океанские просторы, на которых три года нагуливали вес. Они приплыли на родину, чтобы оставить потомство и погибнуть.

К вечеру рюкзак от пойманного гольца отяжелел вдвое, и осталось только переночевать, чтобы к восьми часам утра быть на причале в Байково, куда в восемь часов утра приходил катер из Северо-Курильска. Он привозил пассажиров оттуда и безо всяких билетов переправлял пассажиров обратно на Парамушир.

Как заметил ещё раньше, на вопрос, как перебраться с Парамушира на Шумшу, в Северо-Курильске отвечали одинаково: нужно взять два ведра, вставить в них свои ноги и, переступая ими, просто перейти пролив. На шутку никто не обижался, она была совершенно безобидной и произносилась с лёгкой улыбкой. К месту сказать, что населяющие Курилы люди вообще отличаются своим спокойствием, доброжелательностью, готовностью помочь при необходимости. Как показалось, так они относились и к приезжим, и друг к другу. Существует, правда утверждение, и не кого-нибудь, а самого Шопенгауера, что никогда нельзя составлять мнение о ком-нибудь по первому впечатлению.

С вечера, едва успел закончить трапезничать у костра, - в меню ужина, разумеется, опять была только рыба, - погода начала быстро портиться, а ночью по крыше палатки зашуршал дождь, не прекратившийся и утром. Он был несильным, но, когда, кое-как свернув мокрую палатку, я двинулся в сторону Байково, дождь сразу вымочил сверху, а высокая, местами по пояс, трава напитала влагой нижнюю часть - брюки и ботинки. Когда появился в Байково, из одежды у меня была лишь одна сухая вещь – запасные носки, лежащие в непромокаемом пакете.

На берегу дул холодный, пронзительный ветер, и спрятаться от него можно было только за стеной портового склада. В ожидании катера там уже стояли несколько охотников, - это их выстрелы, похожие издали на удары молотком по доскам, слышались весь день накануне, будто дачу строили в отдалении. Ветер всё усиливался, пролив был забит стадами крупных белых барашков, и не верилось, что в такую погоду катер придёт.

Когда я продрог окончательно, катер всё-таки пришел. По качающемуся трапу взошли на него и спустились в кубрик. Там было тепло и уютно. Сел поближе к обогревателю, блаженно расслабился. Не прошло и пяти минут, однако, как спустился матрос с пренеприятнейшим известием: по рации получено предупреждение, что на острова идёт цунами, поэтому судно уходит в открытое море, подальше от губительного в этой ситуации берега. Нам же предложили незамедлительно сойти с борта, что и было сделано с большой неохотой, ведь мы уже почувствовали большую разницу между пребыванием в кубрике и под открытым небом. На удачу, дождь снаружи прекратился, в разрывы туч стало проглядывать солнце.

Вместе с охотниками поднялись повыше и сели на ступеньки магазина, откуда была хорошо видна акватория пролива, - незамеченным цунами не осталось бы. Пребывание в тепле кубрика, хоть и недолгое, оказало благотворное воздействие, - зубы перестали колотиться друг о друга.

Как охотники и предполагали, - к некоторому моему тайному, и одновременно преступному сожалению, - тревога оказалась учебной, и через два часа катер вернулся, забрал нас, уже совсем согревшихся и просохших, и по всё еще волнующемуся проливу переправил в Северо-Курильск. Маленькое судёнышко швыряло, как щепку, но стоять на его палубе доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие.

После поездки на Шумшу и проводов компаньонов по работе на Парамушире, ещё пять дней ждал теплохода "Михаил Урицкий", следующего по островам на юг. За это время сходил на базальтовое плато, оборудованном японцами под аэродром бомбардировочной авиации, а также в кратер вулкана Эбеко (см. фото перед рассказом), где едва не отравился сероводородом, подойдя слишком близко к действующей фумароле, чтобы покрупнее её сфотографировать, - ветер вдруг сменился, и я оказался в облаке ядовитого газа. Всё же, один вдох успел сделать, и потом полчаса откашливался, приходя в себя, - вдохни во второй раз, то писать эти строки было бы уже некому.

«Дом на отливе»

…И вот я снова был на Кунашире, шёл с рюкзаком по улице «Имени 3 сентября» в полную неизвестность, но азарт уже проснулся во мне, и не терпелось «сразиться» с неблагоприятными обстоятельствами, чтобы снова выйти в этой борьбе победителем.

Дополняя же коллекцию названий «датских» улиц, посвящённых значительным датам, уведшую меня в столь длинный экскурс в историю, сообщу ещё несколько. Алеутская улица во Владивостоке, пока ей не вернули первоначальное название, долгое время именовалась улицей «25-го октября». Названа она так была не по поводу очередного юбилея «Великого Октября», пришедшегося на военный 42- год, а в честь самой даты, – именно 25 октября 1923 года, взяв столицу Приморья, «…на Тихом океане свой закончили поход…» красные партизанские отряды, по учинённым на Дальнем Востоке зверствам не уступающие современным бандитам всех мастей.

В южноуральском городе Миассе есть улица имени «8-го июля» – в этот день в 1944 году был выпущен первый автомобиль на «Уралазе», производящем знаменитые и пока незаменимые «Уралы». Если же выйти за рубежи нашей Родины и даже материка, то можно упомянуть улицу в Лиме, столице Перу, которая носит имя «2 мая», - всего на один день позже, чем наши многочисленные «первомайские» улицы.

…Вдоль улицы имени «Дальневосточной Победы», самой длинной в Южно-Курильске, тянутся деревянные тротуары. Сначала дома идут по обеим сторонам, потом слева остается только океан. В песчаный берег вросли остовы выброшенных штормами судов, когда-то бороздивших океанские просторы, на пляже валяются ракушки, бурые «полиэтиленовые» ленты морской капусты, волшебно пахнет морем и свободой.

Вот, наконец, и цель моего путешествия: «Дом на отливе», известный всем вулканологам страны. В нём располагается стационар лаборатории биологии вулканизма Сахалинского КНИИ, руководимой доктором наук Е. К. Мархининым, - с ним мы познакомились в кальдере Головнина ещё в далёком 73-м году. Этот дом давал мне приют в первые два приезда на Кунашир, поэтому рассчитываю найти его снова.

За деревянным забором из штакетника открылся большой двор, слева – грядки, справа – лужайка, удобная для постановки палаток приезжающих на Кунашир экспедиций, и высокий «вигвам», в глубине сам дом. Зашёл в него, постучав. Похоже, он никогда не запирался на замок, – внутри пусто, хотя дом явно обитаем, – на деревянном топчане лежал расстеленный спальный мешок.

Поставил в уголке свой рюкзак, вышел на улицу. Метрах в двадцати пяти волны лизали гладкий пляж и металлический корпус рыболовецкой шхуны с иероглифами на борту. По некоторым признакам заметно, что в шторма они добегали до забора и даже заскакивали во двор.

Не теряя времени, двинулся в сторону Горячего Пляжа, посёлка пограничного отряда, – там нужно было получить разрешение на перемещение по острову. Надо сказать, что за пару месяцев до появления в Южно-Курильске, я отправлял соответствующее письмо в Управление пограничного округа во Владивостоке, и потом долго ждал, пока «таможня даст добро» на работы на Кунашире.

Через пару домов посёлок закончился, и я бодро зашагал, почти не оставляя отпечатков протекторов своих туристических ботинок на идеально ровном «курильском асфальте» - спрессованном песке, остающемся на широком отливе после временного отступления океана. Машины на нём развивают бешеную скорость, а океанские волны за один накат смывают едва заметную ёлочку от колес. В километре от посёлка навстречу попался бредущий по отливу кришнаит, предложивший купить что-нибудь из его набора буддистских книг, - и это на самом краю Света! Вежливо отказался, сославшись на свою перегруженность. Вскоре после этого подобрал попутный грузовик и я быстро оказался у проходной отряда.

Ознакомившись с имеющимися документами, часовой куда-то позвонил и, положив телефонную трубку, направил в отдел пропусков. Там после некоторого ожидания в приёмной, у майора узнал, что Сывороткин с ещё двумя сотрудниками находится в районе мыса Прасолова в посёлке геологов, разведывающих золоторудное месторождение. Мне тоже нужно было туда попадать, и поселок Рудный был внесён в маршрут моего передвижения по острову.

Выйдя за пределы отряда, по давно знакомому пути мимо горячих полуразрушенных японских императорских ванн, прошёл к устью Лечебного ручья. Почти два десятилетия назад там стоял только большой железный бак с проведённой в него железной трубой, - из неё текла горячая вода, поднимающаяся из раскаленных глубин вулкана Менделеева. Наш лагерь стоял чуть выше по ручью, и мы каждый вечер приходили сюда «полечиться». В 77-м здесь уже были оборудованы маленькие бассейны, а теперь располагался целый санаторий с двумя большими бассейнами под крышей и ещё несколькими ванночками под открытым небом. Санаторий назывался «Тятя», хотя до расположенного на севере Кунашира одноимённого вулкана отсюда было добрых семьдесят километров.

Пока наслаждался японской баней, на поляну рядом с санаторием, у самой кромки океана, - так, что солёные брызги долетали до его резиновых колес, - сел оранжевый вертолет «Ми-8», и его пилоты тоже присоединились ко мне. Спросил, не «подбросят» ли они меня до Южно-Курильска, но оказалось, что они жили в санатории, и полёты на сегодня закончили. На этом вертолёте сахалинский геофизик  Тимофей Константинович Злобин из Южно-Сахалинска летал по вулканам для постановки сейсмостанций, выявляющих динамику мелких землетрясений, которые нередки на Курилах, подтверждением чему стало Южно-Курильское землетрясение 94-го года. Боюсь, что оно разрушило этот санаторий у подножия вулкана Менделеева, - возможности кого-нибудь спросить о его судьбе до сих пор не представилось (недавно посмотрел в интернете документальный фильм о Кунашире от 2015-го года, увидел в нём и это место - от бассейнов не осталось и следа, стоят только два явно неиспользуемых здания бывшего санатория; 2019 г.).

Вскоре к санаторию подъехала вахтовка, следующая в Южно-Курильск, - с ней я и вернулся в Мархининский дом. За время моего отсутствия там, наконец, появились люди – Валерий и Олег. Первый оказался работником лаборатории – он выполнял функции охранника стационара. Вместе с женой он жил в соседнем доме, и возделанные грядки было их рук делом.

Олег же приехал в командировку из Санкт-Петербурга. Он был биологом и небезуспешно занимался исследованиями основы живой материи – аминокислот, обнаруженных в продуктах извержения вулканов. Исследования по поиску в них признаков жизни, ещё в начале семидесятых годов, начал сам Евгений Константинович, а теперь он руководил ими с черноморского побережья Кавказа, из Туапсе, где, проводя международные симпозиумы по разным проблемам науки, он жил после своих многочисленных экспедиций на вулканы Курил и Камчатки.

Олег жил в «вигваме», где предложил остановиться и мне, узнав о моих проблемах. Оставив их решение на завтра, расстелил свой спальник на топчане, а затем мы выпили за знакомство его припахивающего духами спирта - Олег объяснил этот феномен тем, что спирт заливали в посуду, не промытую после содержания в ней какого-то эфира. Когда совсем стемнело, он вдруг предложил сходить за рыбой. Удивился, конечно, но, захватив фонарик, пошёл за ним по отливу, обнажившим идеально ровный пляж.

В полукилометре от южной оконечности Южно-Курильска в океан впадает небольшой ручей. Если воды в ручье мало, то в отлив она, просачиваясь в песок, уже не доходит до океана. Идущая на нерест горбуша, застигнутая врасплох стремительным отливом, не успевает вернуться в родную стихию, а остаётся беспомощно лежать на песке. Так было и сейчас. Она была ещё жива, но до следующего прилива станет добычей ворон. Взяли несколько рыбин с икрой, остальных выбросили в морскую воду дожидаться прилива.

Вернулись с добычей назад, сделали икру-пятиминутку, - получилась неплохая закуска. В голове шумело от выпитого спирта, в нескольких десятках метров, ударяясь о корпус выброшенной на берег шхуны, шумели океанские волны, - было хорошо и уютно слушать эти звуки, засыпая в деревянном "вигваме" .

Наутро мне было худо, - видимо, попавшие в спирт частицы эфира не благоприятствовали хорошему самочувствию. Тем не менее, с самого утра приступил к подготовке к переходу. Понадобилось ещё оформить пропуск в Южно-Курильский заповедник, поскольку золотое рудопроявление находилось на его территории. Чтобы добраться до места, сначала по тихоокеанскому побережью нужно было доехать до рыбалки в устье ручья Винай в 15-ти километрах от ЮКа, затем пересечь остров с выходом на охотский берег на заставу Назарово и пройти ещё километров пятнадцать на север.

Всё это выяснил, и на следующий день пустился в путь. Как и предполагалось, до Виная быстро добрался с рыбаками, а дальше мог рассчитывать только на свои ноги.

Сначала полюбовался на кучу новеньких танковых башен, доставленных на Кунашир для устрашения японцев, не желающих оказаться от идеи вернуть себе Южные Курилы, затем, закинув рюкзак на плечи, зашагал на запад. Дорога шла вверх по левому борту Виная, иногда подходила вплотную к нему и тогда в нём в разные стороны бросалась всё ещё осторожная горбуша, которая сплошным потоком шла на нерест. Уже выполнившая свой долг по продолжению рода, с выклеванными глазами она валом лежала и на берегах. Воздух от гниющей рыбы был далеко не первой свежести.

Почти на перевале, на мягком грунте вдруг увидел свежие следы медведей, большого и маленького. Встреча медведицы с медвежонком была более чем нежелательна, ведь из оружия у меня был только складной нож, маленький топорик и геологический молоток, что, конечно, не могло считаться достаточным для самообороны. При обилии рыбы в реке, правда, медведица наверняка была сыта, но всё мог испортить медвежонок, если из-за своего детского любопытства он вдруг пожелал бы познакомиться.

Чтобы отпугнуть медведей, громко запел, - так и шёл "с песней по жизни", пока не показалась застава, где прямо на въезде встретился с офицером на коне. Он проверил документы, сказав, что им обо мне уже сообщено, спросил, нужно ли что-нибудь, а потом приказал одному из пограничников отвести меня в столовую. Пока я обедал, один из пограничников на работающем дизеле просушил мою мокрую от пота рубашку и штормовку.

Едва вышел с заставы и тронулся по берегу моря на северо-восток, начался мелкий моросящий дождь. Пограничники объяснили, что километра через три будет прижим, называемый ими «Верёвка», который нужно перелазить по привязанному канату. До него шёл не меньше часа, дорога была не из легких, - приходилось прыгать по круглым, обточенным штормами валунам. По левую руку, за пеленой моросящего дождя проглядывал японский берег – полуостров Сиретоко, северная оконечность Хоккайдо.

Преодолевать прижим пришлось в два приёма – сначала забираться самому, потом поднимать тяжёлый рюкзак – для этого пригодился захваченный «на всякий пожарный» длинный капроновый фал. Обогнув несколько мысов, прошёл ещё километров пять. Последний мыс, далеко выдающийся в море и представляющий собой нагромождение базальтовых глыб, тоже пришлось перелезать поверху, а потом кидать вниз рюкзак и прыгать самому на крупногалечный пляж у самой кромки шипящих волн. Было время прилива, но я всё ещё надеялся пройти несколько мысов до озера Валентина, где стояла артель рыбаков, - там можно было отдохнуть и обсушиться. Уже вечерело, но по моим расчетам я должен был успеть. Мелкий моросящий дождь - бус - тем временем не прекращался ни на минуту.

Проходя мимо отвесного берега перед ручьём, впадающем в море посредине бухты, обратил внимание на высокий грот в крутом базальтовом обрыве и отметил про себя, что в нём можно было бы и переночевать, разложив костер в центре, как это делали пещерные люди. Всё же желание попасть в тепло к людям оказалось сильнее желания романтической ночёвки, и, по камушкам перейдя ручей, направился к правому мысу. Об него бились волны, и пройти его на видимом пространстве можно было только по скале, цепляясь за выступы.

Здравый смысл подсказывал, что нужно отступить, но всё же решил попробовать. Уже метров через десять очередная волна попыталась слизнуть меня со скалы, и это ей почти удалось: я соскользнул вниз, но, окунувшись по пояс в холодную воду, руками и ногами приостановил процесс своего погружения в пучину морскую. Выбравшись с трудом на исходную позицию, осторожно вернулся назад. Дождь тем временем разошёлся не на шутку, и скоро верхняя часть меня, ещё остававшаяся более или менее сухой, тоже сделалась мокрой. Положение становилось отчаянным.

Выход нашёлся и на этот раз. Сразу вспомнил о гроте и, не разбирая дороги, вброд через ручей, – всё на мне и без того было мокрым, - кинулся к нему. Зубы выбивали барабанную дробь, - купание в море под сентябрьским дождем даже на Южных Курилах не способствует согреванию живого человеческого тела.

В гроте – он вдавался в скалу метра на четыре – меня ждало приятное открытие: на ровном мелком песочке лежал хорошо просушенный плавник, заброшенный сюда сильными штормами. Сложил шалашиком мелкие палочки, достал фляжку со спиртом, щедро плеснул на них, и трясущимися от озноба руками чиркнул спичкой, - два коробка лежали у меня в рюкзаке, для профилактики намокания завёрнутыми в полиэтиленовый пакет. Пламя тут же ухватилось за дрова, чтобы уже не выпускать их из своих горячих лап. Другого рода кончина, ещё более мучительная, чем через утопление - от переохлаждения, - теперь мне явно не грозила. Как когда-то от Василия Тёркина, и от меня тоже, «…вздохнув, отстала Смерть».

Разложил костёр, и, немного согревшись, с подобранным тут же двухлитровым тетрапаком с иероглифами на боках, под моросящим дождём, подсвечивая фонариком, пошёл на ручей за водой для чая.

Вернувшись в сухой и теплый грот, в походной кружке развёл немного спирту и принял, теперь уже для внутреннего согревания. Разлившееся по всему телу тепло разбудило, наконец, чувство комфорта. Переоделся во всё сухое, мокрые тряпочки разложил для просушки, поставил на костёр вариться гречневую кашу, затем открыл для неё, а также для холодной закуски банку тушёнки, ещё развёл спирту, и только потом, умиротворённый, сел у костра.

Непогода снаружи разыгралась не на шутку, – разгулявшиеся волны в непроглядной тьме шуршали тоннами гальки, но в мой грот ветер и дождь не залетали. Не припомню, чтобы я был когда-либо так счастлив, когда, произнеся вслух тост за своё спасение, позволил проникнуть внутрь ещё одной дозе спирта и хорошему куску тушёного мяса вслед за ним. Страшно было представить свои ощущения, если бы геологические процессы не образовали этот спасительный грот, ведь на Кунашир обрушился тайфун. У меня, конечно, была палатка, и мог бы её поставить, но как под непрекращающимся дождем развел бы костёр, ведь дрова в таких условиях напрочь утрачивают свои горючие свойства?

Дальневосточные тайфуны

Сидя в уютном тепле от костра и слушая завывание ветра, вспомнил две первые экспедиции на Курилы, - и тогда мне дважды пришлось пережить разгул стихии.

В первый раз это было у подножия внутреннего конуса Тяти. Компанию шести членам нашего геологического отряда там составляли пять человек группы центрального телевидения, снимавшие фильм для клуба путешественников. Главными действующими лицами в нём, разумеется, стали все мы (см. https://www.youtube.com/watch?v=_Yj96o_h9vc). Оператор Валерий Меньшов поразил меня тогда, предсказав переворот в Чили. Вначале не придал значение этим его словам.

Когда же мы спустились с вулкана и пришли на брошенную из-за извержения вулкана заставу Урвитово, откуда через пролив Екатерины хорошо просматривался ещё один необыкновенно красивый вулкан Атсонопури на Итурупе, нас радушно встретили там пограничники, прилетевшие сюда на заготовку икры. Они до отвала накормили нас всякими морепродуктами, - икра, разумеется, тоже была и в большом избытке. И, когда мы, наконец, престали жевать, и захотелось поговорить, тот же Меньшов задал такой вопрос пограничнику, который метал нам блюда на стол: «А скажи-ка ты, служивый, что в мире делается?» Ответом было вот что: « В Чили государственный переворот, к власти пришёл генерал Пиночет».

…Тогда тоже стоял сентябрь (эта информация, впрочем, излишня, коли, о перевороте в Чили речь зашла) - самое тайфунное время на Курилах. В одну из ночей он и не замедлил со своим появлением.

Наш лагерь стоял у подножия лавового потока последнего извержения перед нынешним, произошедшего в год нашествия Наполеона на Россию. Тринадцатилетний Пушкин, если бы годика на два покинул свой лицей и стал бы юнгой на шлюпе «Диана» под командованием Василия Головнина, смог бы созерцать его воочию и написать потом поэму, разумеется гениальную, с названием «К извержению вулкана Тятя-Яма».

Ураганный ветер поднялся сразу после полуночи, едва мы разбрелись по своим палаткам. Обычно тайфуны приходят внезапно. Так случилось и на этот раз: лёгкий бриз вдруг превратился в северный порывистый ветер с дождём. Вылезли из палатки, укрепили растяжки, нырнули назад в тепло и сухость своих пуховых спальников и под завывание ветра уснули.

Пробудился через пару часов от чувства дискомфорта, какого не испытывал, наверное, с младенчества, потому что лежал в луже воды. Порывами ураганного ветра насквозь промокшую стенку палатки крепко прижало к моему спальнику, - это я ощутил руками, а потом и увидел, когда зажёг свечку, стоящую в изголовье. Совершенно сухой Джон, которого я закрыл от дождя грудью и другими частями своего тела, мирно почивал у другой стороны палатки.

Выбравшись из мешка, достал из рюкзака оставшиеся сухими вещи, - те, что положил под голову, тоже промокли, - надел их на себя, свернул кучей спальник, сел на него, как на маленький кусочек суши и - пригорюнился. Стало неуютно и тоскливо, как на необитаемом острове, лишь быстро таявшая свечка скрашивала моё одиночество, - сладко спящий Джон был не в счёт.

Вдруг взгляд остановился на кармане, пришитом к задней стенке палатки. Он оттопыривался под тяжестью наполнившей его до краев дождевой воды, которая уже переливалась к моему изголовью. Но не вода меня заинтересовала, её и без того хватало. Из кармана торчали горлышки двух бутылок – четвертинки и поллитровки.

Первая, уже наполовину опорожненная, содержала белую, похожую на кефир жидкость, которую мне прописали в медпункте Южно-Курильска для лечения результата соприкосновения с иприткой. Наши маршруты на Кунашире обычно проходили по берегу моря, потому что в заросли бамбука, покрывающего склоны гор, лезть было бесполезно. Незадолго перед возвращением в ЮК, откуда мы потом на вертолёте вылетали к подножию Тяти, в одном из маршрутов, одетый в одни только плавки, я поднялся за образцами к возвышающейся в зарослях скале, а к вечеру бедро покрылось волдырями, происхождение которых было непонятно.

В медпункте врач спросила сразу, - не заходил ли я обнажённым в лес, не валялся ли там с кем-нибудь в таком виде на травушке-муравушке, и, услышав утвердительный ответ, успокоила, что это не малярия, а всего лишь ожог лианой под названием ипритка, - выписала рецепт на «панацею» из аптеки, а также порекомендовала принимать морские ванны или искупаться в серных источниках на Горячем Пляже.

Решил лечиться комплексно, мазал ожоги «кефиром» и пару раз в день погружался по пояс в океан, благо он плескался в нескольких десятках метров от наших палаток, поставленных во дворе «дома на отливе». Воздух и вода были довольно прохладными, поэтому заходил в океан прямо в телогрейке, придерживая её за полы, чтобы не замочить. Дно понижалось медленно, поэтому идти приходилось довольно далеко.

Мои товарищи по-доброму потешались над такой экзотической картиной. Не обращал на это внимания - чего не сделаешь, чтобы не болеть, а в конкретном случае, - не ходить по посёлку и не чесать беспрерывно свою «пятую точку», – помимо других неудобств, это неприлично, наконец. А перед самым отлётом, в погранотряде искупался и в сернистых, «офицерских» ванночках, выложенных гладким кафелем. Эти-то процедуры, похоже, лучше всех помогли, потому что сразу после них ожоги стали быстро заживать, но белую «панацею» так и носил с собой на случай рецидива или нового соприкосновения с коварной лианой.

…Нынешней же бурной ночью меня больше интересовала другая бутылка, запечатанная алюминиевой крышкой, под которой находилась «огненная вода» – коллективная собственность, взятая в качестве лекарства от всех болезней.

Некоторое время меня мучили сомнения, потом решил, что ввиду экстремальности ситуации общество простит меня за несанкционированное вскрытие сосуда, ведь собирался использовать содержимое по его самому прямому назначению – профилактики заболевания. Достал бутылку, оставив плавать в дождевой воде отклеившуюся этикетку с надписью: «Спирт этиловый питьевой, крепость 96%, цена 9 руб. без стоимости посуды», решительно сорвал крышку, сделал добрый глоток прямо из горлышка, и, за неимением содовой, запил прямо из кармана.

<p