Практика в НИИ-9 - 1

Часть третья. Практика в НИИ-9

На следующий день Нина Киселева повела меня на мое первое место работы, в НИИ-9*.

Наша так называемая «гостиница» располагалась недалеко от деревни Щукино. Несмотря на то, что деревня как бы примыкала к самой Москве, она живописно раскинулась по берегу Москва-реки, самобытная и красивая.

Когда я, много лет спустя, в 1993 году обследовалась в 6-й клинике, я с ужасом обнаружила, что от деревни этой не осталось и следа, только название метро Щукинская напоминало о былом. Я даже не могла опознать место, где деревня была. Кругом стоят многоэтажные дома, а Москва-река пленена бетоном и мостами. А тогда, в 1948 году, здесь было так красиво, что мне не верилось, что я в Москве.

Я помню, как шла впервые через прекрасный лесопарк, отделяющий деревню от НИИ-9. Парк был в основном лиственный, величавые деревья, как молчаливые великаны, казалось, приветствовали меня. Лучи солнца, проникающие через почти сомкнувшиеся кроны, словно гладили меня по лицу. Воздух был необыкновенно вкусным, уже с неповторимым запахом осени.

После очередного посещения бюро пропусков, проходной, я, сияющая и нарядная, предстала сначала перед начальником отдела кадров, а затем с направлением на работу — перед начальником лаборатории Л.И.Цупруном, в отдел металлургов. На мне очень хорошо сидела белая удлиненная шелковая блузка с пышными рукавами и воротничком-хомутиком, строгая черная юбка подчеркивала стройность фигуры, а китайские яркие босоножки на высоком каблуке дополняли композицию; да еще полчаса ходьбы по лесному воздуху сделали мои щеки розовее обычного.

Он с неприязнью оглядел мою яркую фактуру, а затем, даже не предложив мне сесть, засыпал меня градом нелепых вопросов по радиотехнике. От неожиданности я так растерялась, что как на экзамене попыталась отвечать ему. Но только я начинала фразу, как этот маленький, паукообразный человечек кричал:

— Бред собачий! Неверно! Я сразу понял, что вы .ничего не знаете! При такой наружности не может быть нужного количества извилин в мозгу!

Я уже готова была расплакаться и выйти из лаборатории, как вдруг из-под стола, где шел монтаж какой-то схемы, появилась большая белокурая голова и произнесла:

— Девушка, садитесь, пожалуйста, и не расстраивайтесь! Просто наш шеф не выносит женский род в своей лаборатории и таким оригинальным способом от него избавляется.

В это время со стулом в руке ко мне подошел мой бывший институтский сокурсник Аркадий Савельев и ободряюще мне улыбнулся.

Садиться я не стала, но, придя в себя, обрела свойственную мне смелость.

— Сами Вы ничего не знаете! — воскликнула я, обращаясь к Цупруну. — Экзамены я сдала давно в институте, и у меня диплом с отличием. Это Вы мне не подходите после такого приема!

С этими словами я быстро вышла из лаборатории и опять отправилась в отдел кадров.

(Кстати, лохматая голова под столом, принадлежала моему будущему мужу В.Е. Эпатову).

Начальник отдела кадров, выслушав меня, со смехом покачал головой:

— У Цупруна так всегда, ведь Вы ему подходите по специальности, а он ... Ну да ладно. Вот Вам направление в лабораторию Доры Ильиничны Лейпунской, — ободряюще напутствовал он меня.

* Примечание. Решением Совета Министров СССР от 27.10.1947 г. был создан специальный отдел «В», в задачи которого входила разработка технологии получения металлического плутония и деталей из него для создания атомной бомбы.

Разумеется, идя в НИИ-9, я не имела об этом никакого представления,  хотя о том, что возглавляет его академик А.А.Бочвар  узнать  мне довелось. Дора Ильинична и я понравились друг другу, и я стала работать в ее лаборатории. Я до сих пор так хорошо ее помню, что, кажется, узнала бы ее сейчас, если бы встретила. Это была обаятельная, миловидная женщина, с круглым овалом лица и изящными чертами. В то время ей, наверное, не было и 40 лет, но на фоне моих 23-х она мне казалась «пожилой». Она была очень внимательный, знающий руководитель, и работа с ней сразу же увлекла меня, хотя и была не совсем по специальности (из инженера-электрика по радиосвязи я превращалась в радиометриста и дозиметриста). Я занималась градуировкой радиометрических и дозиметрических приборов и принимала участие в их разработке, так как Дора Ильинична находила у меня склонность к научно-исследовательской работе.

Установки тех времен, с которыми мне довелось работать, тоже имели конспиративные названия, например, типа «Ж», «Д» и т.п., и, конечно же, не отличались техническим совершенством и точностью. Комплект, как правило, состоял из импульсно-ионизационной камеры, «пересчетки», механического счетчика, осциллографа. В камеру вставлялся радиоактивный источник (например, а — излучатель), и по количеству импульсов определялась величина радиоактивности источника, его количество и прочее. В эту же камеру вставлялась медная сетка, от толщины которой зависел коэффициент камеры, количество поглощенных а — частиц. Этим я и занималась.

Работать приходилось с открытыми радиоактивными источниками голыми руками, без защитных очков и респираторов. В то время нас, увлеченных работой, последствия от встречи с ионизирующими излучениями мало волновали. Хотя среди сотрудников института (по «ОБС информации») передавалась история. Будто бы один научный сотрудник института, проводя эксперимент, по-рассеянности положил в нагрудный карман пиджака образец радиоактивного металла и забыл об этом. При выходе из института, в проходной, его не задержали из-за несовершенства средств дозиметрического контроля. В районе Сокола, потеряв сознание, он упал. Подобравшая его милиция решила, что он пьян и поместила его в вытрезвитель, предварительно вынув из его карманов все содержимое и положив его в ящик стола дежурного милиционера. Разумеется, как было положено, на все изъятое имущество «пьяного» был составлен соответствующий акт. Всю ночь за этим служебным столом сидел дежурный милиционер. Утром сотрудник института умер, а милиционер потерял сознание...

Быль это или выдумка... — несомненно одно, что губящее воздействие ионизирующих излучений предполагалось уже тогда, но силен был русский «авось».