Ещё раз - госпиталь.
В госпиталь приходили каждый день. Нас давно приметили и каждый старался пригласить в свою палату.
- Ну что там , хлопцы та дивчины , новенького по радио услышали?..
Каждый день приносил новое: войска Воронежского фронта освободили Курск; войска Калининского и Западного фронтов освободили Ржев и Вязьму; чехословацкий батальон разгромил немцеву деревни Соколова.. Фашистам доставалось...
- Глядишь, отлежимся и к весне... пахать начнем? А, ребятки?.. Особенно раненые полюбили Кану и Софу. Кана им письма задушевные писала. Маленькая такая - Дюймовочка , - а как напишет письмо про любовь солдатскую , слеза прошибет. Из писем узнавали о раненых все! Кана 'сочинит' письмо и тут же 'по секрету всему свету!' пересказывает нам краткое их содержание -тайны раненых становились нашими тайнами.
А Софа , забиралась к раненым на кровать , прижималась к волосатой и не очень волосатой груди , в самое ухо напевала им блатняцкие песни , которые она , надо признать , исполняла здорово:
..Естьуменя кофточка,
Скоком заработана.
Шуба на лисьем меху.
Будешьходить ты, Вся золотом шитая,
Спат ь на лебяжьем пуху...
Раненые , особенно молоденькие , млели от ее песен и почесываний. А у Софочки с тех пор с пор появилась привычка: прижиматься к незнакомым мужчинам и это осталось в ней до сегодняшнего дня.
Чаще всего мы находились в 'нашей' палат е, палате тяжелых. Тут-то мы знали все обо всех...
Ближе к окну лежит молоденький парнишка. Не знаю , как он выглядел в военной форме , а в нижнем белье - форменный семиклашка. Наверное , волосы у него раньше были кудрявые , а сейчас 'под Котовского'. Звали его Амаяк, фамилия - Меграбян.
Глаза у Амаяка выразительные , большущие , черные , жгучие... Засмотрелась в эти глаза медсестра Стеша и сразу влюбилась. До беспамятства. Сотни , - если не сказать, тысячи! - раненых в госпитале , а она его одного отличать стала. И так открыто , так заметно... Когда ей покажется , что раненые в палате уснули , - а в палате все сразу никогда не засыпали! - она наклонится над своим Амаяком и давай его целовать. И Амаяк ее целует. Целует, а обнять не может - руки у него в гипсе и грудь.
Когда Амаяк начинал стонать , Стеша выпрашивала у кастелянши спирт и давала его своему любимцу. Пока Стеша только целовала Амаяка , раненые терпели , хоть и им , наверное , обняться-поцеловаться хотелось , но , как только она стала поить Амаяка спиртом , не выдержали , намекнули военврачу , что от боли и им не мешало бы выделять по стопочке.
Военврач дозналась , в чем дело , перевела Стешу в другое крыло госпиталя.
Амаяк переживал. И нам его было жалко. Потому что он герой , и награды , подтверждающие это , были: орден Красной Звезды и медаль 'За отвагу'.
Теперь связь поддерживалась только через Кану. Кана своей рукою художественно украшала письма , которые нашептывал ей Амаяк и относила их Стеше.
Из этих посланий мы узнали: как только Амаяка подремонтируют , они со Стешей поженятся... И нарожает Стеша от любимого Амаяка не меньше десяти детей. И все будут - мальчики.
Так что нашему Амаяку и на танцы ходить не надо: домашние условия ему обеспечены...
От Амаяка Меграбяна я получил письмо. Живет в Свердловске - на родине Стеши. Инженер, проектирует передвижные электрические подстанции.
Прислал он и фото. Семейное. На нем - толстый Амаяк , но , несмотря на выдающийся далеко вперед живот , узнал его сразу: все тот же Амаяк , только волосы не черные, а белые... Но у двух его дочек и у шеста внучек, волосы - смоль, Кудрявая смоль! Точно такие , какие были Амаяка после выписки из госпиталя.
Стешу в этой сильно постаревшей женщине не узнал. Но то , что дети носами в нее - обещала Амаяку десять мальчиков, а родила двух девочек! - а не в Амаяков 'рубильник' понял сразу - это хорошо видно на фото...
Рядом с Амаяком Меграбяном - Петро Корниенко. Его ранило , как говорила военврач , в мягкие ткани правого бедра. Раны большие , рваные , гноящиеся - он долго пролежал на нейтральной полосе - его поспешили даже списать из части и послать похоронку! - пока его не заметили разведчики и не вытащили на свою территорию. Петро очень страдал , но терпел. Лишь во сне охал и скрипел зубами.
Петро незадолго до войны женился и сейчас получил от 'черноглазой' письма из Ташкента - эвакуировалась из Киева.
Жена писала , что любит Петра , и если - не дай Бог! - случится с ним несчастье , судьба сделает его калекой , то он ей будет нужен в любых видах.
Оксана - жена Петра - красивая женщина: видели фотографию , а Петро - парень ревнивый, сомнения сжигали его душу.
- Ты ей напиши , Каночка , что мне отрезали правую руку и левую ногу.
- Но вам же ничего не отрезали , дядя Петя. Врач сказала , что кризис миновал и вам ничего не угрожает.
Петр недоверчиво смотрит на Кану.
- Сама слышала!?
- Вот этими ушами.
- Побожись!
- Честное пионерское!
Петр вздыхает.
- Все равно напиши! Для проверки. Посмотрим , как она на самом деле любит меня!
Кана отказывалась писать неправду. Петро настаивал , скрипел зубами от боли. Кана - в слезы. Вмешивались раненые.
- Что ты , Петька , за человек!? Сам страдаешь , и весь мир хочешь заставить страдать!..
- Так ведь и вправду ногу могут отрезать , - оправдывался Петр , - могла же наша Каночка что-то не так услышать: Оксана тогда подготовленная будет.
- Дождешься ты , Петька, когда тебе... А ну, Канка, заткни сразу оба уха!.. Фуй твой начисто отрежут тогда , действительно , к Оксанке ехать не с чем будет!
Госпиталь! Здесь как и в Сегеже без мата трудно обходиться! Мат - спутник искривленной жизни, доживший до сих пор.
Иногда Петро, выпросивший у сестрички лишнюю дозу обезболивающих, умиротворенно говорил:
- Лучше моей Оксаночки нет на свете человека: вылечусь и тотчас к ней... Как ты там , писала , Каночка?.. Во-во, на крыльях любви полечу...
Петр Корниенко выписался из госпиталя весною. Получил месячный отпуск, но в Ташкент ехать отказался: 'Пока не сколупнем гадов - буду воевать без отпуска!'
Так и не увидел он больше никогда своей Оксаны. Однополчане написале Оксане Корниенко , что ее Петр подорвался на мине под Кенигсбергом.
Нет на этой земле даже могилы Петра Архиповича Корниенко. Вечный огонь на могиле Неизвестного солдата ему памятник... Может - это даже хорошо , что подорвался на мине!?
Нет в моих словах противоречий: письма Кана писала не только , надиктованные Петром , но и ответы из Ташкента от Оксаны писала тоже она. Единственное письмо , которое пришло от Оксаны , было бесчеловечным и коротким как наша жизнь: ' Петя! Я тебя больше не люблю. Не ищи меня , я вышла замуж за другого...'
Кана первой вскрыла это письмо...
Третьим в палате лежал Артур Григорьевич Вайцман , дяденька лет сорока. Как и Петро Корниенко - родом из Киева. Писем за него не нужно было писать. Их некуда было посылать: семья осталась под немцем и была расстреляна в Бабьем Яру.
Артур Григорьевич - старожил палаты. Осколки снаряда раздробили ему грудь, задели легкие. За его жизнь медики боролись долго и упорно - выбрался из палаты смертников!
Некоторые , назовем их мягко , шутники, подхихикивая , говорили: 'Вайцмана Вайцманы , таки да , всегда вылечат!'
Намекали на то , что начальником госпиталя был полковник Абрам Вайцман, а главврачом - майор Эсфирь Вайцман! Нет , не муж-жена. Их мобилизовали из разных городов. Попасть под 'нож' Вайцманов - предел мечтаний тяжелораненых!..
Артур Григорьевич на редкость терпеливый человек, и , когда он тихо постанывал , все знали , что его мучат боли совершенно нестерпимые. Не спящие раненые в таких случаях заученно кричали:
- Сестричка! Человеку плохо!
Прибегала медсестра , вкалывала в попу Артура Григорьевича морфий и тот забывался в тяжелом сне. Когда ему было полегче -давали какие-то сыпучие порошки , после которых тоже становилось легче.
Однажды с ним случилось вот такое же 'таблеточное состояние', а медсестры на месте не оказалось - привели огромную группу раненых , и все находились на приемке , в палате только мы... А Вайцману все хуже и хуже...
Тогда Кана сорвалась с места , выбежала в юридор и принесла порошок. Бросилась к Артуру Вайцману , открыла ему рот , всыпала порошок , влила в рот воды... Через минуту ему стало легче.
Надо заметить, что с этого порошка Артур Григорьевич пошел на поправку. Боли, дикие боли все реже и реже стали посещать его. А когда Вайцману становилось хуже , врач , по просьбе раненого прописывала ему 'Канины порошки'.
Потом узнали у Каны , что она была предупреждена военврачом: если кому-то из раненых станет плохо и некому будет им помочь - давать вот эти меловые порошки против изжоги. Одним они помогают - действуют на какую-то психику , другим - нет. Но и настоящие порошки не на всех действуют!
Как бы там ни было , но Кану стали называть - в отличие от сестры милосердия - ангелом милосердия...
О дальнейшей судьбе всех Вайцманов мне ничего не известно. Знаю только - Артур Вайцман ушел снова воевать... А удалось ему увидеть Победу, не знаю... Что касается других Вайцманов - полковника и майора, а так же примкнувшей к ним военврача Аксельрод - той самой, которая инструктировала Кану насчет меловых таблеток от изжоги - то они вполне могли оказаться в Израиле!..
Четвертым в палате - наш Олежка. Устойчивое сознание к нему вернулось на следующий день после нашего появления. Ни с того , ни с сего. Сидела Кана на кровати дяди Гриши Вайцмана и рассказывала о нашей жизни: как трудно сейчас всем приходится , почем на базаре сейчас крынка молока , буханка хлеба и пуд картошки... И вдруг заметила , Олег смотрит на нее в упор...
Вскочила , подошла , осторожно спустила повязку с лица. Олег улыбнулся. Если эту болезненную гримасу можно назвать улыбкой!
- А я дума л, приснилось. Где , Максим?
- Придет. Он скоро придет. Ты спи , спи , Олежек!..
- Зови Максима! Быстро!
Олег прикрыл глаза , а Кана бросилась меня искать. Нашла быстро: скалывал лед со ступенек , чтобы никто не еб..., то есть , не грохнулся! Прибежал. Остановился у изголовья - спит, не спит?
'Спит!' И только я так подумал , Олег открыл глаза.
- Максим.
- Что , Олежек, что?
- Сталинград... держится?
- Капут немцам под Сталинградом! Гитлер Паулюса в фельдмаршалы произвел - только захвати , Паулюшка , город! - а его самого заарканили. Пленных захватили - уйму! Сейчас под конвоем по улицам расхаживают!..
- Так мы в Сталинграде!?
- Не-е , по тавдинским улицам расхаживают.
- А тогда где?
- Как где!? В госпитале.
Олег поморщился , может быть , от боли.
- В каком населенном пункте?
- В Верхней Тавде.
- Далеко от линии фронта?
- Далеко , далеко , ты отдохни , Олежек...
Но Олег Синельников сказал , что отдохнул и выспался на всю жизнь и что сейчас спать - это преступление перед своей совестью! Сейчас нужно побыстрее выздороветь и , как можно быстрее , отправиться на фронт , бить проклятых фашистов! И если эту работу за него сделают другие и война окончится без него , то он этого себе никогда не простит!
Раненые только головами крутанули от такой категоричности , но спорить не стали: в сознание пришел и то хорошо. Пусть только поправляется побыстрее , а там видно будет...
К весне Олег передвигался по палате своим ходом... А в мае , когда мы сдавали экзамены за четвертый класс - между прочим , последний в моем образовании! - Олега выписали из госпиталя , хотя нога еще не совсем зажила. Но Олег дал слово военврачу Кате Аксельрод , что на перевязки он будет приходить аккуратно.
Свободное копирование
