Наша жизнь на Комсомольской улице

Последние годы ссылки

  Наша жизнь на Комсомольской улице

  В 1947 году в Карагандинской области был хороший урожай зерновых, и в Караганду приезжал Н.С.Хрущёв. Около обкома партии собирались толпы народа, жаждущего посмотреть на живого Никиту Сергеевича.

  В нашем доме на нашем же этаже жила семья Эйчисов. Их семья эвакуировалась из Харькова. Галя дружила с Линой Эйчис, которая была немного старше её. Мама Лины (забыла, как её звали), часто брала к себе нашу Лену, так как Эйчисы её очень любили. Лена в это время была очень забавная и к году говорила уже много слов.

  Отец Лины работал инженером на комбинате "Карагандашахтострой". Однажды Эйчис пришёл домой с работы и скоропостижно скончался, говорили, что от расстройства после ссоры с начальством.

  Во дворе нашего дома я познакомилась с женщиной по фамилии Черток, звали её Екатериной Ивановной. Екатерина Ивановна сидела в Карлаге, как член семьи изменника родины, а Борис Константинович Гребнев, её второй муж, сидел по делу Кирова, он был ленинградец. С Борисом Константиновичем я работала потом в плановом отделе треста "Промжилстрой". Он был очень умный эрудированный человек, очень скромный и очень болезненный. Он умер в Караганде и похоронен на местном кладбище. А Екатерина Ивановна после реабилитации живёт в Москве. О своём первом муже, за которого она сидела, до сих пор ничего не знает.

  До августа 1947 года Вася проработал в "Стройуправлении №2" в качестве главного инженера. Но вдруг, из комбината "Карагандашахтострой" пришёл приказ, подписанный начальником комбината Давыдовым, о снятии Васи с должности главного инженера и направлении его в распоряжение управления "Саранпромстрой". Вася подал заявление начальнику комбината Давыдову о том, что он не согласен с приказом, так как работал честно и с работой справлялся. Давыдов на его заявлении написал такую резолюцию: "Мы Вас сняли с должности не потому, что Вы плохо работали, а по причинам Вам известным". По этой резолюции можно было судить, что, если ты осуждён по пятьдесят восьмой статье, то работу на данной должности тебе не доверяют.

  И Васю перевели прорабом на строительство обогатительной фабрики и шахты имени Костенко. Потом его утвердили начальником строительного цеха этой шахты, а на его место главного инженера прислали молодого специалиста Ушакова, который с работой не справился, и был заменён вновь прибывшим специалистом по фамилии Ашихмен.

  В 1948 году в центре города запретили держать коров, и нам пришлось поменять квартиру. Мы переехали на Комсомольскую улицу, в дом рядом с областной милицией. На Комсомольской было выстроено много двухквартирных коттеджей с отдельными участками для огородов и сараями для содержания скота. В нашей квартире было две смежных комнаты, кухня, веранда и тёплый санузел, перед домом находился небольшой палисадничек, где гуляла Лена.

  Однажды, в двухлетнем возрасте Лена заболела, у неё начался лающий кашель. Вызвали врача, врач признала дифтерит и направила Лену в инфекционную больницу. Я не согласилась отдать Лену одну в больницу и поехала с ней сама. В больнице я попросила положить нас не в общую палату, а в отдельный бокс. В боксе мы пролежали неделю, и в результате у Лены никакого дифтерита не оказалось, была простуда. Вот так, если бы я согласилась положить Лену в больницу, она наверняка заболела бы дифтеритом, который в то время был очень опасной инфекционной болезнью, и многие дети от неё умирали.

  Где-то в ноябре или декабре 1949 года к нам из Москвы приехали в гости моя мама Ирина Ефимовна и Васина мама Агафья Ивановна. С ними приехала Галя, которая после скарлатины последнюю четверть третьего класса, весь четвёртый класс и первую четверть пятого класса училась в Москве.

  Скарлатиной Галя заболела зимой 1948 года. Врачи отправили её в инфекционную больницу, которая находилась километрах в пяти от Нового города, прямо в степи. Кроме самого здания больницы и домов обслуги никакого жилья вокруг не было.

  Больница была одноэтажная, выглядела, как барак. В больницу никакой транспорт не ходил, если не выпросишь у начальника лошадь, нужно идти пешком, иногда и в пургу. Нам с Васей, чуть не каждый день, приходилось по очереди навещать Галю, возить своё питание, так как в больнице питание было неважное.

  А иногда было и так, сегодня привезёшь продукты, а на другой день у Гали уже ничего нет, спрашиваешь: "Галя, ты уже съела всё?", она отвечает: "Съели мышки", спрашиваешь: "Какие мышки?", она отвечает: "Двурукие!". Вот какая умная была девочка.

  В этой больнице Галя пролежала сорок дней, тогда была такая опасная скарлатина. В результате у Гали получилось осложнение на сердце. В школе она пропустила всю третью четверть третьего класса, и после болезни уехала с бабушкой в Москву.

  В конце 1949 года Галя вернулась в тот же самый класс, в котором учились её старые подружки. Ходить в школу с Комсомольской улицы Гале было уже далековато, так как женская школа Љ1 имени Кирова находилась в центре Нового города, рядом с нашим старым домом на улице Ленина. Но у неё были друзья, Лера Славина и её брат Гриша, которые тоже жили на Комсомольской улице. Они часто приходили к нам играть. До 1948 года Славины жили в одном с нами доме на улице Ленина. Галя дружила и с другими соседскими девочками, особенно с Людой Колоколовой.

  И вот однажды, Галя пришла домой и сказала мне: "Мама, я хочу учиться в музыкальной школе, где учатся Лера и Люда". Музыкальная школа находилась на улице Джамбула, в школе работали очень хорошие преподаватели-немцы, высланные во время войны из Москвы. Я Гале сказала: "В музыкальную школу берут детей, у которых хороший слух, я думаю, тебя туда не примут". Галя настояла на своём, и мы подали заявление.

  Когда назначили экзамен, я пошла на него вместе с Галей и очень волновалась. На экзамене присутствовало много преподавателей, оказалось, что у Гали хороший слух, и она выдержала экзамен. Галя занималась у замечательного преподавателя Александра Осиповича Кнауба, до войны работавшего в музыкальном училище имени Ипполитова-Иванова в Москве, на Пустой улице (так называлась тогда Марксистская улица).

  Но беда была в том, что у нас не было пианино, и Гале приходилось учить уроки или в музыкальной школе или у Леры Славиной. Мама Леры, Татьяна Аркадьевна, при встрече со мной говорила: "Галя очень способная девочка".

  В школе Галя дружила с Ириной Михутиной, мама которой, Андреева, была известным в городе терапевтом. Впоследствии Ира, будучи студенткой Воронежского университета, гостила у нас в Москве.