Для иллюстрации страшной обстановки всеобщего недоверия и подозрительности, которая воцарилась «от Москвы до самых до окраин», я хочу рассказать об эпизоде, в котором сам принимал участие.
В конце января 1953 года, то есть в период, когда «дело врачей» было в разгаре, я выехал в командировку из Благовещенска на Амуре в Хабаровск. Поезд из Благовещенска выходил очень рано, в 5 утра. В то послевоенное время имелись так называемые «офицерские» вагоны, билеты в которые могли приобрести только военнослужащие. Вагоны эти отличались повышенным уровнем комфорта: они были купейными, в коридоре лежала ковровая дорожка, у проводника всегда можно было получить горячий чай.
Моим попутчиком оказался майор-летчик. Мы решили немного компенсировать разбитую ночь, быстро разделись и уснули. Нас разбудил часа через три сильный шум в коридоре, кто-то постучал в нашу дверь. Выйдя из купе, мы увидели нескольких чем-то очень возбужденных офицеров и узнали новость: поймали диверсанта! Оказалось, что один из офицеров, выйдя в пустой коридор мирно спящего вагона, увидел человека, который из медицинского шприца разбрызгивал на ковровую дорожку какую-то неизвестную жидкость. С криком «Ты что, сволочь, делаешь?» бдительный офицер схватил диверсанта за руку. Тот, испугавшись, попытался скрыться в купе поездного радиста, коим он сам и оказался. Все пассажиры нашего вагона высыпали в коридор и громко обсуждали эту потрясающую удачу. Поймали диверсанта! Бдительный офицер возбужденно рассказывал, как ему это удалось, бледный и заикающийся мальчишка-радист что-то пытался сказать, но его никто не хотел слушать. «Это вода, простая вода! – говорил он, – давайте я ее выпью!» Но намерение выпить яд и таким образом уйти от ответственности было всем понятно и только подтверждало вину радиста.
Я решил поговорить с радистом, и он мне рассказал, что разбрызгивал на коврик воду, чтобы меньше пылилась аппаратура, а шприцом он пользуется для разбрызгивания красок при оформлении стенгазеты. Все это подтвердил и подоспевший на чрезвычайное происшествие начальник поездной бригады. Однако разубедить офицеров, воодушевленных своей причастностью к актуальному событию – задержанию диверсанта – не удалось. «Диверсанта» заперли в его купе, на ближайшей станции известили о происшествии «органы», а сами сели писать соответствующий акт. Между тем слух о чрезвычайном происшествии в нашем вагоне быстро распространился по всему составу. В итоге через наш вагон, соседний с вагоном-рестораном, пассажиры перестали проходить – побаивались. Через пару часов к нам в купе принесли на подпись продукт коллективного творчества – акт о задержании диверсанта. Я и мой сосед, который оказался разумным человеком, отказались подписывать документ, по стилю своему напоминавший обвинительное заключение. Мы написали под всеми подписями собственное мнение, в котором изложили показания самого радиста и начальника поездной бригады. Авторы акта были очень недовольны. И я услыхал, как, выйдя в коридор, один из них сказал: «А ведь доктор-то тоже из «этих»!»
Между тем ситуация продолжала развиваться. Когда на остановках мы выходили подышать свежим воздухом, пассажиры из других вагонов интересовались нашим самочувствием. И, как оказалось, беспокоились они о нас не зря. К концу дня меня вызвали «к первому заболевшему». Едва умещаясь на нижней полке, лежал майор-артиллерист; он был бледен, тяжело дышал, на лбу были видны капли пота. В воздухе ощущался резкий запах водочного перегара.
– Сколько выпили? – первым делом спросил я.
– Да немного, всего грамм 700. А я могу и литр, - ответил он.
– А чем закусывали?
– Да какая в поезде закуска? Колбасы немного было, корочку понюхал.
Диагноз был ясен. По моей рекомендации «отравленному» дали выпить пару стаканов крепкого чая, он постепенно успокоился и задремал.
На остановках в наш вагон никого не подсаживали, но приходили какие-то представители «органов», интересовались нашим благополучием. На следующее утро в Хабаровске наш вагон встретили «люди в штатском», которые увели бедного, запуганного радиста.
Примерно через месяц при поездке в очередную командировку я оказался в том же составе, где был изловлен «радист-диверсант». Случайно встреченный начальник поезда кинулся ко мне со словами: «Доктор, я рад вас видеть, вы спасли нашего радиста!» Оказалось, что наша приписка к обличительному акту сыграла положительную роль и радиста довольно быстро отпустили. Были, стало быть, и в «органах» нормальные люди!
Я подробно рассказал об этом поездном происшествии, чтобы показать, до какой страшной степени интеллектуального и морального падения была доведена средствами пропаганды далеко не худшая часть общества – офицерство.
Свободное копирование
