Верден. 1916 год - 52

Вторник, 7 марта 1916 г.

 Заседание совета министров. Атмосфера напряженная. Бриан вкратце докладывает о причине конфискации "L'Homme enchainИ" о запрещении его на восемь дней. В конце концов, мне, пожалуй, самому придется добраться до подоплеки этой истории. По-видимому, Клемансо написал большую статью с резкими нападками на высшее командование и с данными о нашей тяжелой артиллерии, заимствованными из трудов военной комиссии сената. Газета "L'Oeuvre", перепечатавшая эту статью, несмотря на предупреждение цензуры, запрещена на пятнадцать дней. Итак, газета, перепечатавшая статью, наказана сильнее, чем автор статьи.

 Бриан сообщает, что большинство военной комиссии сената аплодировало ему вчера, когда он выступил с решительным протестом против "умников", которые создают себе или хотят создать себе "клиентуру из генералов".

 Гальени зачитывает своим небрежным тоном длинную записку о высшем командовании. Эта записка является настоящим обвинительным актом против Жоффра и главной квартиры, то замаскированным, то открытым, и изобилует предсказаниями, сделанными задним числом. Правда, в ней [373] содержится много правильных замечаний относительно того, что главная квартира присваивает себе не принадлежащие ей права и самовольно толкует уставы. Но эти замечания преподносятся в умышленно агрессивной форме. Кроме того, записка касается боев под Верденом, превозносит генерала де Кастельно, который все исправил, но намекает, что Кастельно принял свои решения без согласия главнокомандующего и чуть ли не против мнения этого последнего. В общем, записка должна дискредитировать Жоффра и заставить его подать в отставку.

 Бриан тотчас же раскусил это и дал очень ясный, конкретный ответ: правительство всегда отстаивало свое право на ответственное руководство войной и фактически все его требования удовлетворялись главнокомандующим. Еще в минувшую субботу он, Бриан, добился от Жоффра разрешения на поездку делегатов военной комиссия палаты даже в Верденский округ (на мой взгляд, это вряд ли целесообразно в разгар сражения). По требованию правительства Жоффр сместил генерала Дюбуа с командования 6-й армией, согласился на организацию правительственного контроля на фронте, о чем был извещен парламент. Поскольку меморандум снова ставит этот вопрос, с тех пор не поднимавшийся, он как бы подвергает сомнению искренность объяснений, данных парламенту председателем совета министров. Таким образом, в меморандуме генерал Гальени оказывается в роли оппозиционера, а между тем гораздо проще и целесообразнее было бы, если бы военный министр каждый раз указывал совету министров на необходимые реформы в отношениях между правительством и главной квартирой.

 Гальени своим мягким голосом прерывает Бриана и произносит загадочные слова: "Легко показать, что я не нахожусь в оппозиции к председателю совета министров. Я попрошу президента республики принять меня после заседания вместе с председателем совета министров". Мне нетрудно было догадаться, что Гальени имеет в виду подать в отставку, но я не реагировал на эти слова военного министра, словно не слышал их. Я энергично потребовал, чтобы меморандум, зачитанный Гальени, не предавался огласке. Все министры [374] поддержали меня, но Мальви заметил, что меморандум уже стал достоянием гласности и что журналисты уже обращались к нему вчера вечером по поводу него.

 Гальени понял, куда метит Мальви, и ответил: "Ничего не понимаю. Я доверил меморандум очень надежному офицеру".

 Я снова потребовал, чтобы меморандум остался в тайне, но спросил министров, не желают ли они лично получить его копию. Думерг отказался, заявив, что не желает навлечь на себя упреки в чреватом опасностью несоблюдении тайны. Самба попросил копию только для себя лично. Буржуа провел тонкое различие между той частью меморандума, в которой говорится о реформах в управлении, и той частью, в которой речь идет о высшем командовании и об операции под Верденом. Во всяком случае я просил Гальени передать мне меморандум, чтобы я мог ознакомиться с ним на досуге.

 Адмирал Лаказ сообщает, что морская комиссия сената прислала в его министерство делегацию с просьбой выдать некоторые документы, касающиеся "истории войны". Совет министров того мнения, что до окончания враждебных действий не следует выдавать подобные документы -- ни из военного министерства, ни из морского.

 Как рассказывает адмирал Лаказ, в морское министерство явился "офицер запаса", посланный Мони, и заявил, что в делах министерства должно иметься письмо президента к тогдашнему морскому министру (Готье) по поводу "Гебена" и "Бреслау". Морское министерство приготовило перед объявлением войны телеграфный приказ стрелять в "Гебен" и "Бреслау", но я написал Готье и просил его выждать завтрашнего заседания совета министров, прежде чем отдавать приказ, который сделал бы Францию агрессором. Я заметил в совете министров, что если бы я не принял этой меры предосторожности, меня могли бы обвинить в том, что я подталкивал к войне. Все министры согласились со мной.

 Я сказал также, что нахожу невозможным сообщать комиссии письмо президента республики к тому или иному министру, и совет министров со мной согласился. Но я просил адмирала Лаказа передать мне документы, чтобы я мог судить, следует ли тем не менее неофициально созвать членов морской комиссии. [375]

 Затем произошел неприятный инцидент. Адмирал Лаказ докладывает, что адмирал Буэ де Лапейрер, достиг предельного по закону возраста, и встает вопрос, следует или не следует оставить его в виде исключения на службе как бывшего главнокомандующим во время войны и отличившегося в бою. По-видимому, адмирал не очень склонен к этой исключительной мере, но, так как он пострадал при Буэ де Лапейрере, он почти не высказывает своего собственного мнения и выражает готовность представить мне на подпись соответственный декрет. Некоторые министры -- Пенлеве, Клемантель, Метен -- замечают, что поблажка Лапейреру вызовет большое недовольство морской комиссии палаты. Тогда Бриан с жаром заступается за своего бывшего министра Лапейрера и заявляет, что с ним собираются поступить несправедливо. Этот незаслуженный упрек возмутил Лаказа; он бросил свой портфель на стол и воскликнул: "Господин председатель совета министров, прошу верить, что я не следую здесь каким-либо личным чувствам. Я выйду из министерства контр-адмиралом и, совершив свой долг, вернусь к себе домой. На днях я предложу вам произвести в вице-адмиралы контр-адмиралов, которые моложе меня. Я принял на себя обязанности министра и исполняю их со всем своим разумением. Но вы огорчили меня, заявив перед советом министров, что с моей стороны было бы некрасиво не оставить Лапейрера на службе. Я поступлю, как вы хотите, но по совести я не могу ничего сказать более по этому вопросу..." Бриан отвечает, что он сказал лишь: "С нашей стороны было бы некрасиво", т. е. со стороны правительства, но он не настаивает, он подчиняется, он воздает должное бескорыстию министра и т. д. В свою очередь я пытаюсь успокоить умы, но адмирал Лаказ, обычно столь спокойный и владеющий собой, совершенно расстроился и чуть ли не дрожит от волнения.

 После заседания, в три четверти пятого, должна состояться в моем кабинете беседа между Гальени и Брианом.

 Буржуа, Клемантель, Тома, Тьерри, Мальви и Пенлеве остаются после заседания и беседуют со мной. Они сурово осуждают поведение Гальени, полагают, что оно согласовано с Клемансо. Пенлеве и Мальви уверены, что Гальени действует [376] также заодно с Кастельно, окружение которого утверждает, что он спас положение вопреки Жоффру. Но впредь до получения более конкретной информации я не думаю, что Кастельно способен ввязаться в интригу. Все министры в один голос заявляют также, что Гальени не имеет права уходить в отставку, когда сражение в полном разгаре.

 Плохие известия с левого берега Мааса. А между тем генерал Базелер уверял меня: "Мы ждем их и дадим им отпор, будьте спокойны!"

 Навестил Гранклемана в санатории на улице Бизе. У него разодрало осколком правое плечо, но опасности нет. Он был ранен на наблюдательном посту, на котором я посетил генерала Жерара; снаряд разорвался через несколько минут после моего ухода. Гранклеман стремится опять на фронт, дежурящие у его постели жена и дочь стараются умерить его пыл.

 В три четверти пятого явились Гальени и Бриан. Гальени тотчас взял слово: "Прежде чем перейти в главной теме, я должен протестовать против слов Бриана на сегодняшнем заседании, что я якобы становлюсь в оппозицию правительству. Вся моя жизнь опровергает такую оценку. Я всегда был честным солдатом. Когда я возвратился с Мадагаскара, я нашел в здании военного министерства Коппе, Деруледа, всю лигу патриотов. Они хотели увлечь меня бог знает во что. Я ответил: "Я сажусь в автомобиль своего начальника, министра колоний, и запрошу его приказаний". Несколько дней спустя Шарль Дюпюи, бывший тогда председателем совета министров, председательствовал на банкете в мою честь и вручил мне золотую медаль... Я всегда держался такой линии. Я никому не служу, не являюсь агентом ни Клемансо, ни Думера..." И он продолжал в том же духе, причем в его голосе слышались действительно искренние нотки. Я отвечаю ему, что Бриан просто сказал следующее: если бы меморандум был опубликован, он поставил бы военного министра в оппозицию правительству и был бы использован врагами кабинета. Бриан тоже настаивает на этом толковании. "Впрочем, -- говорит Гальени, -- вопрос этот имеет лишь ретроспективное значение, а хотел я сказать вот что". И он вынимает из внутреннего кармана своей куртки документ на бланке военного [377] министерства. "Это, -- замечает он, -- заключение трех врачей-специалистов. Они находят, что мне необходим совершенный покой от дел военного управления и министерства ввиду предстоящей мне операции предстательной железы. Они нашли у меня заражение мочевого канала. Мне несколько раз на день вставляют катетер. Я рке ничего не ем, питаюсь одним молоком. Я лишился сна и стал совершенно неработоспособным. Я не в состоянии даже перенести езду на автомобиле. По правде говоря, я не имею права оставаться в министерстве. Мне нужны по меньшей мере два месяца, чтобы подготовиться к операции, подвергнуться ей и восстановить свои силы после нее. Через два месяца распоряжайтесь мною по своему усмотрению, либо в министерстве, либо даже, если найдете нужным, на более активном посту".

 Я указываю Гальени на те серьезные и опасные последствия, которые повлечет за собой его уход в самый разгар сражения, я взываю к его патриотизму. Бриан лишь слабо поддерживает меня. "Подождите несколько дней, -- говорю я Гальени, -- не вносите смуту в умы в то время, когда идут бои под Верденом. К тому же вы можете согласиться, чтобы во время вашей операции вас временно замещал в вашем министерстве один из членов кабинета..." По-видимому, он ничего не имеет против такой комбинации; менее нравится она Бриану. "Да, -- говорит Гальени, -- это возможно, решайте сами. Но вы легко можете заменить меня, даже не временно. У нас достаточно политических деятелей, а среди генералов есть Лиоте..."

 Так или иначе он согласился не подавать в отставку до заседания совета министров в четверг. Однако он возвестил о ней своим сотрудникам в министерстве, и эта новость рке облетела Париж.

 Гальени ушел, и Бриан, попыхивая папироской, шепнул мне на ухо злые, незаслуженные слова: "Это -- пузырь, который мы приняли за фонарь". С явной поспешностью Бриан берется добиться согласия Лиоте; очень сомневаюсь, что ему удастся это. Все это, как видно, его забавляет.

 Проходя через кабинет Сенсера, он смеясь сообщает ему свое словечко о пузыре и фонаре. [378]

 Меня посетил мой бедный друг Рене Керане. Он потерял на войне двух сыновей и зятя; третий сын, призыва 1916 г., тоже отправляется теперь на фронт, и отец не желает, чтобы его ставили в менее опасное место. Я горячо обнимаю его и жму его руку.

 Принимаю испанского посланника в Брюсселе маркиза де Виллалобар. На него возложена защита французских интересов в Бельгии, и он очень добросовестно исполняет эту задачу. Это безногий человек, у него два протеза, он ходит сгорбившись, но довольно свободно. Он рассказывает мне, что в последние месяцы немцы ведут себя далеко не так варварски, как прежде, особенно по отношению к французам, вызвавшим их восхищение и уважение.

 Бюно-Варильа узнал в городе про отставку Гальени и пришел в восторг. Он настроен более радужно, чем когда-либо, восхищается Брианом, уверен, что силы Германии приходят к концу.

 Адмирал Лаказ принес подлинник моего письма к Готье. При ближайшем рассмотрении оказалось, что дело было так: комиссия сената не запрашивала этого письма, напротив, чиновник министерства, найдя это письмо в делах, сказал: "Вот эти документы, очевидно, не подлежат сообщению".

 Телеграмма морского министерства от 3 августа 1914 г. была составлена в следующих выражениях: "Тунон, морское министерство, адмиралу Курбе. Атакуйте каждый немецкий военный корабль. Подтвердите получение. Начальник морского генерального штаба, вице-адмирал Ж. Пиве". На этой телеграмме имеется надпись карандашом: "Не была отправлена. Смотри письмо президента республики".

 А вот текст моего письма: "Дорогой министр. Я считаю, что по вопросу о Средиземном море вам надо выждать завтрашнего заседания совета министров. Преданный вам Р. Пуанкаре".

 На этом письме неизвестной рукой сделана приписка карандашом: "Получено 3 августа, в 12 ч. 50 м. ночи в ответ на письмо министра от 3 августа, 12 ч. 15 м. ночи, в котором министр запрашивал, должен ли он отдать флоту приказ искать крейсеры "Гебен" и "Бреслау" и атаковать их" [1]. [379]