В окопах. 1915 год - 18

 Январь подходит к концу, не принеся заметных перемен в положении на фронтах. Неудача немцев в Бассе, бои в Бланжи, Буассель, Берри-о-Бак, Перт, небольшое продвижение наших войск в Буа-ле-Претр, прекрасный военный эпизод на вершине Гартманнсвайлер-копфа -- вот почти все содержание сводок, а офицеры связи сообщают нам в сущности немногим больше.

 В субботу, 30 января, Оганьер, тоже вернувшийся из поездки в Англию, вкратце сообщает о ней совету министров и [454] заявляет, что весьма доволен достигнутым результатом. Он добился того, что командование союзными эскадрами на Средиземном море, а именно у берегов Сирии, остается за Францией. Он не делает никакого намека на проект экспедиции в Дарданеллы, о котором его информировал на прошлой неделе наш морской атташе в Лондоне. Но во второй половине дня он входит ко мне в кабинет и дает мне дополнительные сведения. Он сообщает мне содержание конфиденциального письма, которое написал ему Уинстон Черчилль. После лондонских переговоров английский министр обязуется не высаживать изолированно от нас войска в Александретте. По этому вопросу Оганьер сослался на дух нашей конвенции 1912 г.[1], впрочем, он говорит, что ему нелегко удалось добиться своего; потому ли, что Англия, встревоженная действиями немцев и турок в Египте, желала оставить за собой право прибегнуть в свое время к диверсии через Александретту, потому ли, что она имеет особые виды на этот порт. Зато Черчилль сам настаивал на том, чтобы Франция в какой-либо мере приняла участие в экспедиции, которую адмиралтейство действительно готовит против Дарданелл. Но он выставил требование, чтобы эта экспедиция оставалась в строжайшей тайне. Атака должна произойти примерно 15 февраля. Английское адмиралтейство готово посвятить несколько старых броненосцев или, вернее, пожертвовать ими для нее. Оно надеется без труда разрушить форты, охраняющие вход в Дарданеллы. С помощью полученных от нас рыбацких шаланд попытаются выловить мины и затем пойдут напролом в пролив. Экспедиция весьма ненадежная. Но так как она не будет возвещена, то в случае неудачи объявят во всеуслышание, что вовсе не имели целью взять Дарданеллы и единственной целью этой операции была бомбардировка фортов. Оганьер не обманывает себя иллюзиями относительно успешного исхода этой экспедиции, но, так как почти весь риск будет нести Англия, он не счел нужным отговаривать последнюю.

 "Отдел шифра" в военном министерстве ежедневно сообщает мне перехваченные радиотелеграммы. Чтение их -- [455] иногда довольно скучное и тошнотворное дело, но я узнаю при этом много военных событий, о которых цензура не пропускает никаких сообщений в печати, а главное, я вижу при этом гений германской пропаганды за его повседневной работой и во всей его силе. Он замечательно эксплуатирует всеобщее легковерие.

 В конце месяца я получил изящное письмо на желтой бумаге. Я узнал почерк Пьера Лоти. Собственно говоря, ко мне обращается здесь не мой знаменитый собрат по академии, а морской капитан Вио. 13 января генерал Гальени обратился к морскому министру с просьбой призвать этого офицера на действительную службу, считая с 20 сентября, т. е. с того времени, как Вио исполнял различные поручения военного губернатора Парижа. Оганьер сухо ответил 18 января, что морской капитан Вио был уволен в отставку 1 сентября, что с тех пор не последовало никакого постановления министерства, разрешающего ему снова исполнять функции действительной службы, и что одни и те же правила должны одинаково примениться ко всем. Отсюда великое волнение Пьера Лоти. "Вы официально писали мне в сентябре, что морской министр охотно разрешает мне служить при военном губернаторе Парижа. Имел ли он право отречься от этого в своем грубом ответе, копию которого при сем препровождаю? Многие морские капитаны, вышедшие в отставку на много лет раньше меня, были мобилизованы на войну. Почему же отказывать в этом мне, находящемуся к тому же на особом положении, так как я единственный, не требующий никакого оклада? В действительности я прошу даже не о полной мобилизации, я прошу лишь о той милости, чтобы у меня не отнимали моего бесплатного поста при генерале, чтобы этот пост мой более не зависел от чьей-либо прихоти и, конечно, о том, чтобы за мной был оставлен мой мундир, без которого я уже ни к чему не буду годен, даже для службы "офицера связи". С великой тревогой буду ожидать решения вопроса, которое вы столь любезно обещали мне после возвращения министра! Прошу вас, господин президент, принять еще раз уверение в моей преданности и глубокой благодарности. Пьер Лоти". [456]

 Я действительно обещал еще раз свое содействие. Оганьер, которого я прошу уладить это дело, отвечает мне, что он большой поклонник Лоти и сделает все возможное, чтобы удовлетворить его. Если он несколько резко написал Гальени, то потому, что считал, что последний уж со слишком большой вольностью и фантазией набирал свой гражданский и военный штаб. Это замечание морского министра вызывает в моей памяти унылые заседания министров в префектуре Жиронды, вспыхнувшие в то время недоразумения между Бордо и Парижем, то прискорбные, то смехотворные, возбужденные разговоры по телефону между Вивиани и военным губернаторов, а также рекогносцировочную поездку "обеих ласточек" -- Бриана и Самба. Им посчастливилось, тогда как я вынужден был оставаться в Бордо в роли неподвижного и покорного своей судьбе исполнителя решений правительства[2].

 Термин "священный союз", к которому я прибегнул в своем послании 4 августа, остается лозунгом прессы и общественного мнения. Однако порой имеют место случайные уклонения. Один лионский католик, Пьер Жей, позволил себе в появившейся не ко времени статье отождествить протестантизм с германизмом. "Тан" энергично ответил на это нарушение духа согласия, являющееся вместе с тем искажением истины. Со своей стороны, Шарль Моррас упрекнул "Тан" за тон этого ответа и принялся разделывать под орех гуртом Вольтера и Жозефа Рейнака. Роялистский писатель воспользовался этим мелким инцидентом, чтобы обобщить спор, и доказывал, -- впрочем, совершенно правильно, -- что единство действий не исключает различия в толковании и что это различие не терпит никаких ограничений, кроме тех, которые налагает соблюдение военной и гражданской дисциплины[3]. В своем "Общем руководстве для низших школ" мой бывший сотрудник по улице Гренелль Фердинанд Бюиссон присоединился к тезису Морраса. Несмотря на некоторые [457] проявления нетерпения, между партиями продолжает царить согласие -- они подчиняют все воле к победе. Я без устали буду работать над сохранением этого согласия. Без него уже все погибло бы. С ним и благодаря ему все должно быть спасено.