В окопах. 1915 год - 6

 Вечером 10 января я выехал из Парижа вместе с морским министром Оганьером. Как у нас было решено в декабре, мы отправляемся к морским частям пехоты вручить им знамя, которое они заслужили своим доблестным поведением на Изере. Железнодорожные пути в такой степени запружены военными транспортами, что нам понадобилось двенадцать часов, пока мы добрались до Дюнкирхена. На северных дорогах я разъезжаю в вагоне-салоне, который компания восточных дорог построила в начале 1913 г. для моих поездок в Сампиньи и теперь предоставляет в мое распоряжение для моих поездок к армиям. Он лучше подходит к теперешним суровым обстоятельствам, чем роскошные вагоны, которые Феликс Фор оставил в наследство своим преемникам. В пути мы долго беседуем с Оганьером. Некогда он был моим решительным противником в парламенте. Теперь отношение его ко мне, безусловно, корректно. Это энергичный [436] человек, прекрасный патриот, несколько резкий в своих высказываниях, но с живым умом и обходительный в обращении.

 Город Дюнкирхен, где я в последний раз был 1 ноября[1], снова бомбардирован вчера эскадрильей из двенадцати немецких аэропланов[2]. Благодаря мерам предосторожности, принятым мэром города Анри Терканом, жертв, к счастью, было немного. Мы с Оганьером, сопровождаемые нашими офицерами, садимся на реквизированные автомобили и едем за город, там, в нескольких километрах от Дюнкирхена, на пустырях, оголенных ветром и окаймленных со стороны моря желтой линией дюн, находится бригада морской пехоты, отличившаяся под Ньюпортом, Диксмюде и в последние дни в Сен-Жорже[3]. Она недавно была отведена с фронта, как говаривал бойкий Буасса-Мазера, на поправку. Вот она перед нами почти в полном составе. Отсутствуют только убитые и раненые. Увы, их много. Мы сначала обходим шеренги войск. Я восхищаюсь прекрасной выправкой этих людей, которые всего лишь несколько дней на отдыхе и уже, видимо, горят нетерпением возвратиться на линию огня. Останавливаюсь в центре бригады, перед адмиралом Ронархом, который стоит, словно вылитый, воплощение силы и простоты, по бокам от него взвод, который будет принимать знамя. Ветер все крепчает. Над нами кружатся два французских самолета, чтобы отогнать в случае надобности немецкие "Tauben". Они ныряют в воздухе, словно корабли в разбушевавшемся море. Холод ли это, ветер, волнение -- я с трудом удерживаю в руке древко нового знамени, пока произношу свою краткую речь к морской пехоте[4]. [437]

 Затем они дефилируют перед нами с высоко поднятой головой -- полуоборот в нашу сторону, -- с гордой решимостью во взоре. Мы поздравляем адмирала и его офицеров и уезжаем в восторге от этих молодцов.