Пока медленно оживала нога моего пациента, я проходил через процесс волнений, огорчений и отчаяний. Это можно назвать — «невидимые миру слезы хирурга». Бездушных хирургов нет (или они очень редки). Хирурги переживают за своих больных, особенно за тех, у кого возникли осложнения, и глубоко страдают, если эти осложнения возникли по их вине. Каждый думает: как я мог это сделать? Как исправить осложнение? Это я запомнил с самой первой своей операции в 1953 году, в Петрозаводске, где работал после окончания 2-го Московского медицинского института.
Мне было 24 года, я дежурил в травмпункте, куда привезли пожилого рабочего. Он случайно ударил топором по четырем пальцам своей левой кисти. Пальцы болтались на тонких перемычках мягких тканей. Самым простым решением было полностью ампутировать пальцы. Я мыл руки в эмалированном тазике в той же маленькой перевязочной комнате, где на столе лежал мой пациент, и думал: что делать? Пострадавший посмотрел на меня с улыбкой:
— Вы, доктор, похожи на моего младшего сына.
— Сколько их у вас?
— Четверо. И всем им я дал образование, работая этими вот руками. Двое стали врачами. Да, жалко руку… Что, доктор, отрезать будете?
Меня как током ударило: нет, не могу я отрезать ему пальцы, я обязан их пришить! Хирург я был неопытный, инструменты примитивные. Так что операцию делал на одном энтузиазме и, хотя долго старался, сделал все плохо. Старшие меня ругали:
— Что ты наделал? Пальцы не приживутся, начнется гангрена, придется ампутировать всю руку.
Как я тогда переживал! Мне представлялось: рабочему отрезают руку по самый плечевой сустав… он и его четверо детей меня проклинают… главврач выгоняет меня из больницы… я никогда больше не буду хирургом…
Но я старался скрывать от больного «слезы своей души», проверял состояние его руки по нескольку раз в день, сам менял повязки с мазью Вишневского (единственное, что было тогда в арсенале). Я тогда понял: как бы хирург не переживал, перед своим больным и его родными он всегда должен выглядеть спокойным и уверенным. Как актер на сцене, хирург в больничной палате не имеет права показывать свои эмоции.
А пальцы опухли и посинели, хотя на концах были теплые. Я всматривался — не началась ли гангрена? Так продолжалось три недели. Но вот отек стал спадать, они порозовели и — что же? — прижились!
Так моя чувствительная душа получила первое представление о переживаниях хирурга. То были невидимые миру слезы хирурга, которые выжгли на моей совести рубцы профессиональной горечи. А ведь бывает и намного хуже — когда пациенты умирают от осложнений…
Свободное копирование
