VI.
Мне неизвестно, как удавалось доктору Безроднову ладить с жандармами. В последнее время его пребывания у нас, у него нередко прорывалось явное раздражение против этих профессиональных шпионов и сыщиков, да еще глубоко невежественных.
Социологу известно, что власть даже деспотическая легко переносится народом до тех пор, пока власть имеющие стоят выше подчиненных по своему интеллектуальному развитию и пока они не только не тормозят его на каждом шагу, а всячески поощряют. Тогда власть стоит впереди народа и так или иначе ведет его к общему и экономическому прогрессу.
Но престиж власти исчезает и революция начинается с того момента, как над умом и образованием во главе оказались командирами капралы и невежды. Из всех видов опеки самая несносная опека невежественная.
Мы всю жизнь провели там под гнетом такой власти, в состоянии постоянного, почти не прекращавшегося раздражения. И делалось смешно и грустно каждый раз, как приходилось рассуждать с каким-нибудь ротмистром о покупке книг, названия которых он даже произнести правильно не умеет. Тем не менее он имеет власть разрешить ее мне или запретить и иногда с большим самоуслаждением пишет на такой книге: "разреш". Я говорю: "смешно или грустно", потому что более естественные чувства негодования и возмущения, как слишком жгучие, успели уже притупиться за долгий период неизбывного порабощения.
Из всех этих чинов только Гангарт представлял в этом отношении некоторое исключение, и в его разговоре и даже в лице сквозили следы интеллигентности.
Мне неизвестно также, каким образом было поставлено официально дело наших сношений с Музеем. Что в департаменте об этом знали, это не подлежит сомнению. Но как они терпели такую рискованную и продолжительную операцию, понять не легко. Тем более, что это было в разгар студенческих волнений. Вероятно, доктор имел там хорошие связи и ему доверяли. Все же любопытно, что доверяли более или менее и нам, так как обойти доктора при его простоте не было ничего легче.
Но нужно сказать тут же, что у нас не было ни малейших побуждений воспользоваться Музеем, как средством для безнадзорных сношений с "волей". Не говоря о тех трудностях, какие лежали в самой организации Музея, нам совершенно неизвестной, мы так дорожили своими связями с ним и возможностью работать для него, что вовсе не хотели подвергать их какому бы то ни было риску. Да и что мы могли писать на "волю" или получать из Музея тайным образом? Мы так давно были отрезаны от мира, от друзей и знакомых, что возобновить сношения с ними путем тайной, краткой и отрывочной переписки, нам казалось почти невозможным.
Свободное копирование
