Поиски пути - 2

 Я стал быстро забывать дорогу в Третью студию, но часто заходил в разные места, где черный ход называется артистическим. Тревога не покидала меня.

 Я ученик Вахтангова... Но надо идти дальше. И я иду... На своем театре, который я должен создать, который уже создаю, — думал я, — я буду революционером пламенным и неугомонным. Вахтангов сделал мне большую честь: сказал, что я пытлив и талантлив.

 Я ходил по улицам и продолжал репетировать.

 Блистательно шла "Принцесса Турандот", делая аншлаги.

 Маяковский сочинял стихи на обложки конфет, рекламные плакаты с его стихами украшали витрины магазинов и стены домов.

 Комсомольцы, мобилизованные партией, встали за прилавки Центрального Мосторга, в котором я, оставшись без театра, руководил драмкружком. По окончании торговли они приходили в свой клуб и готовились к очередному спектаклю. Ставили "Пугачева" Есенина, готовились к антирелигиозному карнавалу — приближалась пасха и Первое мая.

 Театра для меня не было. Я не учился, а учил. Учил комсомольцев, тоскуя о своем театре, о школе, об учителе...

 В те годы я больше всего протестовал, не соглашался, пробовал.

 Что означало в те годы пробовать, объясню подробнее. Это означало читать прозу или стихи вслух, сравнивая и сопоставляя. Слова у Маяковского отличны от слов Есенина, у Пушкина — от Державина.

 Русская литература!.. Какое это глубокое, обширное и вдохновляющее понятие! Читать и читать русскую литературу, знать ее, помнить интонации авторов и тончайшие оттенки их многоголосой и разнообразной речи.

 Достанет ли на мой век трех-четырех десятков лет, чтобы усвоить богатства русской литературы и вынести их на сцену?

 Достанет ли на мой век времени, чтобы все понять, переволноваться, отлюбить и вновь беззаветно служить русской литературе? Она обступала меня, поглощала, суток было уже недостаточно.

 Проверить на голос, проверить на сердце, на мысль, сделать выводы — вот основное, главное, без чего не проживешь ни сегодня, ни завтра.

 О, русская литература! Я преклоняюсь перед тобой.

 Школа осталась позади, она продолжалась по собственному желанию и потребности в ней.

 Школа — это книги, которые созданы для того, чтобы их раскрывали, перелистывали страницы, читали.

 Молодой человек занимался перелистыванием страниц много лет подряд. Он читал и классическую литературу, и современную, читал романы, стихи, повести, даже пьесы — "Ревизора", "Горе от ума", "Женитьбу", трилогию Сухово-Кобылина, блоковские пьесы. Молодой человек не расставался с книгами.

 Он носил также с собой тетрадь, куда вписывал размышления по поводу своего пребывания в стенах МХАТ. Это были экзерсисы, от которых сохранились только самые ничтожные следы, о них не стоило сожалеть.

 Но тогда, в эти годы, своему исследовательскому труду он придавал серьезное значение, и ему казалось, что он потрясает основы русского театра, еще смутно представляя, что же он противопоставит этому.

 Его утешала мысль, что он недаром трудится и что когда-нибудь все это пригодится в том театре, в котором он найдет свою дорогу.

 Ощущение близости театра не покидало его, и отчасти он был прав, когда полагал, что его театр совсем близко, неотделим от него самого.

 Его все же смущала мысль, что один в поле не воин и что театр — это понятие особое, большое и сложное, не укладывающееся в одну человеческую голову. Что один — это, конечно, не театр, а просто одинокая личность, возомнившая о себе слишком много. Безумием было бы полагать, говорил он себе, что один в поле воин.

 Это было неразрешимо, не проверено и не доказано даже самому себе. Вот почему молодой человек размышлял на эту тему только про себя и далеко не был уверен в том, что он прав. Он захаживал по-прежнему в квартиру на Полуэктовом, где собирались друзья и где размышляли о совсем новом театре, таком театре, чтобы играть на улице, на площади, не обременяя себя лесом и холстом. Основной его декорацией тогда было венецианское окно в большой и пустой комнате. На фоне этого синеющего по вечерам окна он много раз читал поэмы Маяковского: "Флейта-позвоночник", "Облако в штанах", "Человек". Приезжающие друзья, по заведенной традиции, "чтобы было как в театре", предъявляли пригласительные билеты и занимали места в "партере", на старом диване, табуретах, на полу. Здесь зарождался будущий театр, о котором мечтал молодой человек. Пусть будет это синее окно, думал он, настоящее небо и публика. Где-то в глубине души он был убежден, что сила театра не в нарисованном небе, но где он видел этот театр? Может быть, где-то в детстве.