Опубликовано 8 апреля 2018 года. Отрывок 223
Я обещал тебе написать про "детей-404" на Тропе. Не берусь сказать, сколько их было, и ты вскоре поймешь, почему. Охлос довольно оголтело отвергает таких ребят, оставляя им самые нижние места на социальной лестнице, и почти всегда устраивает травлю, единственным выходом из которой случается только смерть. Это отрыжка средневекового межгруппового восприятия там, где для этого осталась почва. Обо всём этом мы еще поговорим, но сначала будет к месту заглянуть к Андрею Платонову в его "Город Градов" и послушать рассуждения его героя - советского чиновника не ахти какого полета и не самого высокого кресла.
"А может, и были в Градове герои, только их перевели точная законность и надлежащие мероприятия. Отсюда пошло то, что, сколько ни давали денег этой ветхой, растрёпанной бандитами и заросшей лопухами губернии, ничего замечательного не выходило".
"Самый худший враг порядка и гармонии, - думал Шмаков, - это природа. Всегда в ней что-нибудь случается...".
"А что, если учредить для природы судебную власть и карать её за бесчинство. Например, драть растение за недород. Конечно, не просто пороть, а как-нибудь похитрее - химически, так сказать!".
"Что нам дают вместо бюрократизма? Нам дают - доверие вместо документального порядка, то есть дают хищничество, ахинею и поэзию. Нет! Нам нужно, чтобы человек стал светлым и нравственным, потому что иначе ему деться некуда. Всюду должен быть документ и надлежащий общий порядок".
"Канцелярия стала их милым ландшафтом. Серый покой тихой комнаты, наполненной умственными тружениками, был для них уютней девственной натуры. За огорожами стен они чувствовали себя в безопасности от диких стихий неупорядоченного мира и, множа писчие документы, сознавали, что множат порядок и гармонию в нелепом, не удостоверенном мире".
Название большого социально-философского труда, написанного Шмаковым: "Принципы обезличения человека с целью перерождения его в абсолютного гражданина с законно упорядоченными поступками на каждый миг бытия".
(из книги Андрея Платонова "Город Градов")
Как ты понимаешь, в мире этих деятелей ничего не изменилось, и они сидят везде, куда нестандартные дети могли бы обратиться за помощью и поддержкой. Следующая наша с тобой тема: происходят ли нестандартные в любви дети лишь в момент вручения им, например, аттестата зрелости или в свой 18-й день рождения? Нет, их особенности складываются (происходят) до их рождения при всём их разнообразии, включая очень разные степени инакости.
То есть, мы имеем дело с природным явлением, а не девиантным поведением, навязанным агитацией и пропагандой. Принимая рыжих, леворуких и прочих "нестандартных", общество должно отбросить предрассудки и принять этих ребят как своих детей, как граждан своей страны, как зеленоглазых и родных, а не со скрипом, как принимают на производстве брак. Я знаю их и свидетельствую, что это - полноценные люди, часто дающие фору "натуралам" в человечности, уме и совести. Они никак не исковерканы своей особостью, их деформирует не их особенность, а отношение к ней общества. При этом они, несомненно, полноценные и достойные члены этого же общества. Болевая точка расположена именно здесь.
Идем дальше. Я уверен, что термин "сексуальная ориентация" для детей неприменим - он для них некорректен. В том вихре чувств, формирующих поведение, в котором ребенок существует, невозможно сепарировать сексуальное от не сексуального, а когда в подростковом возрасте добавляется выращенное поисковое поведение, то вообще нелепо в таком калейдоскопе что-то полагать. Отграниченные друг от друга термины разъятого мира, применяемые к ребенку, искажают его для нас в угоду взрослым представлениям о ребенке и о мире.
Отношение к содержанию ребенка и его поведению, в первую очередь, - вопрос этики, а уже потом всех прочих уложений. Этика же не предусматривает никакой предвзятости, даже если это взрослые подозрения в отношении ребенка о его скотских грехах. Выбираясь из этих философических, религиозных и мировоззренческих паутин, ты будешь, ровно как и ребенок, натыкаться на "растяжки", зависать в лабиринтах и падать в каменные мешки, пока утреннее солнце не осветит и не упростит мир до его высокой естественной мудрости.
Пронзенный копьем своей инакости, такой ребенок пуще боли и смерти боится огласки - мнение сверстников о нём слишком много значит. То, что смотрелось разрозненными причудами, вдруг выстроилось в текст, который звучит как приговор, хуже приговора: "Я - другой. Я не такой как все".
К этому моменту самоосознания ребенка ты уже должен иметь нерушимую репутацию "черного ящика" - ребенок придет к тебе. По его знакам, по его (искомое слово) ты давно догадываешься, что он инакий. Или не догадываешься, значения не имеет. Никаких ахахах, никаких обмороков и заламываний рук - ты совершенно спокоен. Ну да, бывает родинка на скрытом месте, но она - особенность, она не составляет сути человека, и только специальное отношение окружающих к этой родинке может изменить её суть - но не она сама.
Ты - не психолог, не сексолог, ты есть только ты, и не более. Но первое, что тебе нужно понять - собственное отношение ребенка к своей родинке. Он хочет ее скрыть? Он хочет от нее избавиться? Хочет знать что это такое, чтобы на основании знания принять решение? Разберись в этом мягко, быстро, но пристально. Первое что стоит исключить - вектор суицида. Твоё доброе спокойное отношение - хорошая подпора чтобы не свалиться в пропасть. Подпору эту надо вырабатывать заранее - она в любом случае пригодится.
Обнаружив в тебе вместо "ужас-ужас" благожелательный интерес и сердечное участие, ребенок проверит их на прочность, после чего сам засомневается в своей самооценке. Поисковое поведение подростков содержит в себе массу полярно противоположных по смыслу, значению и содержанию поисковых игр, нормальной частью которых является и гомоэротические игры. Застав себя собственным вниманием в момент такой игры, ребенок может оказаться сраженным ложной догадкой о себе, и это перестанет вмиг быть игрой и станет состоянием шока.
Твоя задача при первой беседе обозначить все версии и варианты его мнимой или настоящей девиации и дать ему равные шансы свободного поиска путей и себя. Разумеется, я говорю сейчас с человеком тактичным, чутким, стабильно устойчивым в своей культуре. Всех прочих я в эту тему не приглашаю. Твоя задача - помочь человеку быть (стать) самим собой, это не простая задача, решается она тяжким грузом оценочных отношений, культурных табу и конформистских соблазнов самоунификации. Но ты не один - с этого момента вы работаете над проблемой вместе, а это очень много и очень важно.
Аспекты. Их несколько. Постараюсь ничего не упустить. Упущенное добавлю потом.
Дальше идет развилка возможных событий. Успокоившись, твой доверитель окажет тебе доверие той мерой, которая и у тебя, и у него. В информационном поле никаких инициатив не проявляй. Ты не придаёшь новому знанию никакого оглушительного значения - оно существует среди многих других знаний и равно им (с одной стороны), но ты сопереживаешь, не ставя под сомнение степень переживания ребенка и придаешь всему этому значение не меньше, чем он (с другой стороны).
Мы можем разобрать с тобой несколько вариантов из ветвящейся цепи возможных событий, но сначала вернемся к корню события - происхождению проблемы.
Как уже, может быть, ясно, - проблема не в самой инакости, а в отношении к ней окружающих и - во вторую очередь - самого носителя проблемы.
В самом начале 70-х бывший врач "Орленка" (Старого "Орленка") Гертруда Исидоровна Завгородняя познакомила меня с видным психологом и сексологом Игорем Семеновичем Коном. Говорили мы недолго и не на темы секса, а о Старом Орленке и его замечательных людях. Очень важно было, что я в результате этого знакомства получил возможность обращаться к Игорю Семеновичу и его сотрудникам по вопросам, в которых ни бельмеса не соображал. Эти консультации по конкретным судьбам и ситуациям стали бесценным багажом, позволяющим уверенно стоять на ногах и решать деликатные проблемы спокойно, "в производственном порядке". Имена ребят никогда не назывались.
Говорить с Коном и коновцами было легко, они быстро схватывали мои вопросы и помогали четко их формулировать. Задним числом я понял ребят, которых не понимал раньше, и удивился несметному количеству вариаций на тему ориентаций и влечений - вряд ли все они могут поместиться в определение "нестандартный", да и ни о каких стандартах в человеческом многообразии говорить не приходится: каждый человек нестандартен, тем более каждый ребенок.
Табуированность темы, внушенная мне воспитанием и мешавшая профессиональному пониманию, постепенно рассеялась, а потом и вовсе пропала. Родилось и спокойно зрело понимание, что при всей деликатности вопроса, ничего запредельного в нем нет, что мы имеем дело с данностью, а не каким-то вычурным феноменом, что всё обсуждаемо с понимающими людьми, а поиски путей и ответов - часть обычной работы.
Сережка В. учился в моём седьмом классе и был тихим, спокойным мальчиком в очках. Мы не знали друг друга, даром что одноклассники, и вряд ли сказали друг другу за учебный год больше чем несколько слов. В мае, когда всё зеленело и отогревалось после долгой зимы 1959 года, классная вывезла нас на прогулку в лес. В автобусе я норовил попасть на соседнее сиденье с Валей Царёвой, которая с марта взяла обычай регулярно мне сниться, причём это были очень яркие и очень приятные сны. Я влюблялся в Валечку несколько раз за последние два года, но это были мимолетные влюбленности, длившиеся два-три дня. Вскоре я увлекался другой девочкой, но потом опять возвращался к Вале и опять на два-три дня. В результате некоторого гвалта и принудительного рассаживания я оказался не с Валей, а с Серёгой В. Серега понимающе вздохнул, одобрительно кивнул мне и уставился в окно.
Я не помню, в какой лес мы приехали, может быть, куда-то в район Лосиного Острова. Год назад, когда мы все учились в шестом, меня и Усанчика выгнали из школы на пять дней за хулиганство. В родном доме густо запахло валерианой, но никто меня не укорял, а через день пришла представительная делегация из школы и попросила маму-бабушку Татьяну Андреевну чтобы я на следующий день вернулся в школу.
Мы с Усанчиком, конечно, нашкодили. Во дворе нашей 346-й стоял диковинного вида какой-то старообрядческий храм, в котором в советское время поселили пуговичную фабрику. На протяжении зимы из фабрики в снег летели всякие занятные штучки, остававшиеся при изготовлении пуговиц и весенняя капель вымывала их из льда и снега, на переменках мы шлялись и собирали эти сокровища.
- О! - вдруг крикнул Усанчик.
- Что! - спросил я.
Он вытащил из-под талого снега порядочной величины табличку, почти вывеску. На ней красовалась надпись: "Отдел кадров".
- На кой она? - спросил я.
- Дурак, - сказал Усанчик. - Это девкам на их уборную повесить надо!
- Зачем? - глупо спросил я, надеясь избежать участия в этой странной затее. Девчонок мы тогда называли "кадрами", а ухаживать за девочкой - означало "кадриться".
Бросить друга в этой затее я не мог, хотя никогда не был ведомым. Закадычная наша дружба явно диктовала мне участие, так и состоялось. Усанчик приколотил вывеску к школьному дамскому туалету на третьем этаже и смылся, а я почему-то остался стоять на атасе как вкопанный. Меня и поймали. Усанчик хотел меня отбить, оправдать, но влипли мы оба, и вот.
Я вернулся в школу с легким замиранием сердца в ожидании публичного позора, но оказалось всё наоборот. Все девчонки не только нашего, но и параллельных классов улыбались нам с Усанчиком и подавали знаки внимания и расположения. Только Валя Царева сказала мне:
- Юр, можно было этого не делать.
Она чуть пожевала губами, ровно так, как наша любимая учительница математики Марья Ивановна, а я опустил глаза и был благодарен ей за неброскую выволочку. Мне очень не хватало чего-нибудь такого, хоть слегка залившего ожог непоправимой вины. Я хотел поцеловать Валечке руку, как целовал руки взрослым женщинам, когда благодарил их за что-то, но я не посмел, а Валя спросила:
- Ты вечером гулять будешь?
Меня будто обдало морозом, но лицо стало жечь, и я молча кивнул.
- Встретимся, - сказала Валя.
- Да, - подтвердил я.
Мы не договорились где встретиться, но всё равно нашли друг друга на углу Аптекарского переулка, где он впадает в Доброслободскую улицу.
Таких девочек, как Валя, называли "простушками", но мне нравилось её лицо, похожее на бутон нераспустившегося пиона, и морщинки - совсем как у Марьи Ивановны, две морщинки почти в уголках губ. Через пару дней я понял, что на самом деле влюблен в Белку Шевелёву и устремился к ней во всех своих круглосуточных мечтах. С Валей мы здоровались, и она всегда тихонько улыбалась, и я опять видел любимые марьваннины морщинки.
...Когда до конца лесной прогулки оставался час, классная вдруг сказала, что теперь у нас есть час свободного времени и что мы можем немножко побродить по лесу самостоятельно, если не будем пересекать просеки.
- Пойдем? - предложил Серега, оказавшийся рядом.
- В какую сторону? - спросил я. Все уже разбредались по лесу, разглядывая стволы деревьев.
- Туда, - показал Серега в сторону, где лес казался светлее.
- Пошли, - сказал я, и мы пошли. Лес стал березовым и потому светлым.
- Аля́ залезем? - спросил Серега, и я поймал в его глазах странный зелёный отсвет.
- Давай, - согласился я. По деревьям я лазил нормально.
Серёга обхватил ногами и руками не самую толстую березу и пошел вверх, как маленький игрушечный матросик, путешествующий по суровой нитке. У меня был такой матросик, кто-то подарил на Новый год. Потянешь нитку в разные стороны за её концы - на сантиметр двигаются спаренные вокруг нитки ноги матросика, отпустишь - их догоняют руки.
Подождав, пока Серега поднялся выше моего роста, я уцепился за ствол руками и попробовал шагать по нему вверх, но длины рук не хватило, и я уподобился матросику и Сереге.
Мы были уже высоко, когда Серега вдруг остановился, шумно задышал и стал подергивать ногами, я вмиг догнал его и спросил:
- Ты что? Плохо?
Глаза у Сереги были прикрыты, зрачки закатились куда-то вверх, и я испугался.
- Держись, - сказал я. - Сейчас я тебя ремнем пристегну.
- Не надо, Юр, - ровно сказал Серега. Глаза его вернулись в обычное положение. Он тихо улыбался, зелёное пламя металось в его глазах.
- Не бойся, Юр. Всё хорошо. Это мне так хорошо. Никому не скажешь?
- Не скажу, - ответил я. - Ты меня напугал.
- Извини, - сказал Серега. - Я уже давно люблю вот так на березы лазить. Лезешь, лезешь и вдруг так хорошо становится... Не знаю как сказать. Очень хорошо.
- Будем спускаться? - спросил я.
- Да, - сказал Серёга. - Уже скоро назад. Ты не удивляйся, Юр. Я очень люблю березы, только березы. Вот за это люблю.
Он обнял ствол и прижался к нему щекой.
- А другие деревья? - спросил я.
- Я их не чувствую. И они меня тоже. Только с берёзами мы понимаем друг друга. Мне сны снятся с берёзами. И там так же хорошо становится. Ты никому не скажешь? Я тебе первому рассказал, никто это не знает.
- Не скажу, - ровно ответил я.
- Ну, потом можешь. Лет через пятьдесят.
- Хорошо, - сказал я. Серега был без очков, отчего его лицо оказалось незнакомым.
Прошло уже больше пятидесяти лет, я сдержал слово и только сейчас впервые рассказал про берёзового Сережку. Меня не то чтобы потрясла его странная страсть, но явно заинтересовала. Вскоре мы расстались на лето, но не встретились больше никогда - их семья в августе переехала в другой город. Навсегда. Я надеялся, что в его новом городе есть березы - всё-таки Сережка был с ними счастлив. Четыре секунды счастья - не так уж мало.
...Множество таинственных историй должен будешь хранить ты и ни одной никогда не рассказать, если не будет специального позволено. У нас нет права открывать то, что открылось нам, то, что нам открыли. Ни при каких обстоятельствах. Ни при каких обстоятельствах.
"Аля́" - значит "айда", "давай", "пойдем". Было в нашем детстве такое слово. А потом его нигде не стало. Вышло из употребления.
Никакого отдельно взятого секса в детстве нет. Есть единый многообразный поток чувств, река жизни, несущая в себе многие множества ощущений, переживаний, смутных желаний. Предопределять жизнь и судьбу "детей - 404" - подло и преступно по отношению к ним. До пубертатного периода речь о сексуальных предпочтениях вообще идти не может. Само же предпочтение не формируется извне, оно существует в человеке как версия данности, никаких социальных причин его формирования я не видел. Ни-ка-ких.
Так что "учинить для природы судебную власть" и "драть растения за недород" - это занятие какого-нибудь госкомитета по демографии, а не наше с тобой.
Доказательство вреда от сексуальных инакостей я за свою жизнь не нашел, хотя искал добросовестно. Найдешь - разберись, но, возможно, что их просто нет. А уж вопрос вроде "на фига это Природа делает" никак не поместится в формат заметки. Есть у нее свои резоны, но разговор про них налетит на "противодействие пропаганде", и костей не соберешь. И так мы с тобой уже шибко разболтались на эту тему. "Низьзя!"
В этой сфере неприемлем принудительный выбор себя из предложенных вариантов. Называя 12-летноего пацана "гомосексуалистом", а такую же девочку "лесбиянкой", мы принуждаем их не только носить ярлыки, но соответствовать им или бороться с ними. Это деформирует личность больше, чем внезапные приступы самосознания. Обойдемся без приговоров.
Успокой, отогрей, выведи в свободное поле смыслов, где всё не ахахах, а конструктивно, интеллектуально, в меру самоиронично. Никто не должен быть унижен за то, что он "404". Он не убил, не предал, не взял чужое. Он следует своей природе и, скорее всего, никому не наносит вреда. Ни-ко-му.
От 6 до 12 человек на сотню - это серьезная заявка Природы на целесообразность явления. Да и души у нас - какого пола?
Люди бывают сердечные. И желудочные. И больше никаких.
"Особого внимания заслуживает работа Устиновской "Тропы" по коррекции сексуальной ориентации педагогическими средствами", - писал А.Н. Тубельский о Тропе.
Вся коррекция, на самом деле, заключалась в отмене приговоров, вынесенных ребенку обществом, сверстниками или им самим. Познавать себя - трудная дорога, и осилит ее только идущий.
Идущий к себе.
(2018)
(c) Юрий Устинов
Свободное копирование
