Опубликовано 9 сентября 2017 года. Отрывок 48
Чтобы случилась песенка, нужен был Синий Вечер. Не обязательно он сам. Это могла быть память о нём, или состояние Синего Вечера, когда неведомые силы начинают рассказывать разуму сказки про дальние страны и незнакомых людей, а душу томит от невыносимого тихого восторга и смутных предчувствий.
Не помню, с какого возраста, но лет до четырнадцати Синими были все Вечера без исключения. Песенки сыпались из меня как спелые сливы в августе, я редко их записывал, но записанные всё равно терял. Как песенки они не воспринимались, я вообще не думал, что это какое-то "творчество". Строчки являлись неведомо откуда, они пелись внутри, они уже были с какой-нибудь мелодией и в каком-то ритме. О том, что ими можно с кем-то поделиться - я тоже не думал. Не делимся же мы каждой пролетевшей в сознании мыслью, образом, цветом и запахом - как этим можно делиться, и зачем, кому это надо? Это всё равно, что рассказывать как я чихнул и повторять чих снова и снова? Кому есть дело до моих лагун, островов и отмелей, кораблей, паровозов и выдуманных мною людей, фантастически добрых и красивых?
А я не выдумывал их вовсе. Они приходили сами, паровозы и парусные корабли, возникали из небытия, и сознание, играя с ними в настоящую жизнь, выделывало невообразимые фортеля и курбеты, открывая мне самому внутреннюю страну, сторону обыденно текущей жизни.
Тетенька в троллейбусе сказала: "Мальчик, а ты знаешь, что у тебя глаза такие синие, как два моря?". Я в семь лет уже знал, что глаза у меня синие и что цвет их меняется от серого и обратно. Ничего особенного в этом не было, никаких моих стараний и заслуг - тоже, поэтому я не знал что тетеньке ответить и молчал, краснея от нелепости положения. "А у кого из родителей такие ресницы? У мамы? У папы?". "Извините, нам скоро выходить", сказал я, чем вызвал дружный смех пассажиров троллейбуса. "Как отшил!" - восхитился дед с клюкой. Я не отшил, мне стало еще стыднее, но мы, наконец, вышли. Это были Покровские ворота. Никаких ворот я там не видел, но точно знал: чтобы их увидеть, надо сесть на очень старый трамвай, который ходит по бульвару очень редко, и ворота откроются взору на повороте во всей своей красе.
Это была зима, красные трамваи скользили среди белых снегов, объезжая каток на месте Чистых Прудов. Примотав к валенкам 'снегурки' я носился по ледяной глади пруда, а вокруг шумел родной и незнакомый город, загадочный, полный приключений и тайн. Одну из них только что помогла разгадать незнакомая тётка: Вечера становились Синими потому, что синими к вечеру становились мои серые глаза.
Бумазейный лыжный костюмчик, который мне подарили на День Рождения, не грел, приходилось выскакивать со льда наверх и, перейдя на коньках трамвайную линию, отогреваться в "Пункте проката" коньков. Там за деньги прокатывали настоящие коньки, - "гаги", которые у меня появились только в десять лет.
В четырнадцать лет я потерял Синеву по случаю безответной влюбленности в Таньку Климову, но мне вскоре вернул Синеву Александр Грин, казалось, что наши с ним миры слиты в один, что так было всегда и всегда так будет. "Свитки парусов, их сон, крылатое утро...".
Как далекий сон,
Неразгаданный,
Песнопения парусов,
Гомон гавани...
Строчки возникали уже на готовой мелодии, так было всегда. Чужие стихи вдруг пелись, потому что в них уже была зашита мелодия. Ей помогала проявиться Синева вечеров. При этой Синеве все настоящее становилось золотым и тихо сверкало, как может сверкать чистое золото в чистой Синеве.
Все ненастоящее в это время куда-то исчезало и возвращалось обратно только с серостью глаз, с безразлично-взрослым взглядом на вещи.
Васильковый снег,
Чёрная молва.
Желтый город, синий лес, зеленая вода,
Серые слова.
Это Василек - Братик сидит на берегу и пишет свое первое стихотворение. Ему десять лет.
"Вечером на водорослях
Мягко и тепло
И вода похожа
На черное стекло...
- А дальше? - спрашиваю я.
- Дальше нету, - говорит он. Все слова какие-то серые...
"Собираю краски
Чтоб отдать тебе...".
Любое, даже самое микроскопическое путешествие, вызывало во мне восторженный трепет. Это могла быть одна остановка на трамвае или поход в булочную за хлебом. Всю жизнь меня тянуло вон из дома, даже сейчас, когда дома уже нет, из него все равно тянет.
"Самдом" - так называлась наша программа для детей-сирот, в которой дом можно было построить внутри себя, самому стать домом для себя, а то и для других. Обретение дома так же важно, как "нарисуй мне барашка". И так же просто, как нарисовать ящик с барашком. Детские фантазии пластичны и с реальностью до полного тождества, поэтому с детьми легко и благодатно что-нибудь строить, например - свой дом или себя самого. Построить другого сложнее, они с оригиналом двоятся и сами себе не соответствуют.
"Разве можно забыть великодушие, с каким тебя представляют твоей собственной совести?".
А.И. Райкин, Воспоминания.
"Худо детям, когда у взрослых исчезает свежесть чувств".
М. Панич
Нравственная атмосфера.
- А ты кем хочешь стать?
- Мясорубом...
То, о чем я пишу, наверное, уже давно описано, изведано, изъезжено вдоль и поперёк, но на то и тропа, чтобы выполнить свою личную трассировку, идти своим путем и не путаться под ногами у сведущих людей на столбовых дорогах познания. Изобрести свой велосипед заманчиво, хотя по тропе не ездят на велосипеде, по ней идут пешком, надеясь только на себя. Километровые столбы и указатели путей здесь бывают крайне редко. Можно вдохновенно "запилить" на боковой хребет, "забуриться" в заросли, наткнуться на вертикальные стены или потеряться на горизонтальных, гуляя по плато.
На шоссе, поранив палец, ты будешь ехать до аптеки, а здесь - возьмешь подорожник или ласковый мох, в котором живут антибиотики.
Нет, я не зову бросить машину на автобане и загулять по тропе. Я всего лишь говорю, что она есть, или может быть проложена.
Мириады живых существ будут окружать вас и вы станете одним из этих существ, оставаясь собой и обретая себя - настоящего.
Кажется, я повторяюсь, но это естественно для рондо, когда пишешь его вслепую.
Тропа имеет все признаки и атрибуты самодеятельного подросткового сообщества. По сути она таковым и является, но мы привыкли, что начиная искать себя в обществе сверстников, подросток ставит между семьей и сообществом знак 'или'. Тропа же ставит знак "и", она никого и ничего не отрицает, кроме экстремизма в любых его проявлениях. Городские группировки подростков часто несут сектантские черты, приправленные отрицаниями, отторжениями и замещениями. В Тропе же нет ничего сектантского, она не противопоставляет себя обществу, семье, школе, но дополняет их.
В школе, например, не преподается наука о том, как становиться взрослым, да и вряд ли
Э-э... Нет, не пошло, оборвался текст. Подожду каких-нибудь внятных кусков. Помешало вмешательство сознания, попытки строить строки, фразы, искать более точные слова. Пока строил строку, оторвалось и улетело в псевдотекст её продолжение. Слов там уже не разобрать.
Никак не найду ту точку, то звено в цепочке, где внутри меня формируется сам текст. Было бы толково с этим звеном поработать, оптимизировать его. Пока понятно, что динамическая гряда мыслеобразов проходит в этой точке через их словесное опознание и обозначение. Мыслеобразы, мыслечувства в этой точке почти мгновенно отыскивают свои словесные обозначения, своих названных двойников, происходит перевод в слова, изначально мыслить словами не получается, тогда всё тормозит обратный перевод слов в образы и чувства, живущие в ощущениях.
Самое большое время занимает сличение найденного слова с его причиной. Точных слов, видимо, не бывает, и всякий раз нужно идти на компромисс, а то и мгновенно выдумывать новые, более точные слова для посредника - текста. Посредника в трансляции другому человеку через слова тех образов и чувств, которыми ты делишься.
С музыкой проще - она при такой передаче конкретнее, точнее, богаче, но музыка почти не несет в себе оценочных категорий, которые почти всегда есть в словах. Передать нужно ведь не только мыслеобразы, но и своё отношение к ним, иначе собеседник вас не поймет. На то и два полушария, чтобы иметь возможность всё со всем сличать.
Благо, когда текст и музыка подаются внимающему вместе, это называется песня, опера, или даже речитатив, но в этом варианте множество условностей и непривычек: вряд ли Никита Хрущев стал бы понятнее делегатам XX съезда КПСС, если бы спел свою речь как ораторию.
Музыка речи, называемая интонацией, при передаче воспринимается сразу, моментально, при этом не имеет значения - прямая это интонация или через контрапункты. Слова же чуть задерживают восприятие, они требуют обработки тезаурусом внимающего. От этого возникает заодно удивительный эффект рельефности, стереофонии, объемности эмоциональной речи, а на фоне честной интонации - её верности, правдивости. Интонацию невозможно солгать, это будет распознано моментально имеющим природный слух слушателем. Правильные слова на фоне фальшивых чувств отвергаются внимающим: "вижу, что врёт, хотя говорит все правильно".
Но достаточно опознать как правильные два-три звена в цепи лжи, сверяя их с эталонами внутри себя, как вся ложь превращается в правду, а правда - в ложь. Этим приёмом пользовалось "Белое братство" Кривоногова и его жены "Дэви Марии", этим пользуются всякие секты и пропаганда. А уж сверка с главным эталоном, Эталоном Матери, может перевернуть весь мир.
Этим же воспользовались умельцы в последнем, смертельном нападении на Тропу. Закон не исключенного Третьего работает и внутри человека. Во время диалога с самим собой он молчаливо, но веско участвует в таком диалоге, а если Третьего исключить, удалить - откроется путь в безумие, охватит сон разума, разверзнутся все хляби и каверны, земные и небесные.
Совесть, например, это - процесс, это работа того самого Третьего внутри тебя. "Где двое собрались, там и я с вами" - говорит он.
"Глокая куздра здеко борданула бокра и курдячит бокрёнка".
Это - из того самого звена цепочки появления текста, который я ищу, чтобы помочь ему.
Или у Стругацких: "Выстребаны обстрехнутся и дутой чернушенкой тухнут по габарям. С нами габузиться для вашего оглода не сростно".
Или поэзия Хлебникова.
Большую трудность для меня представляет и то, что потоковый текст - устный, а сюда, в тетрадку его надо преобразовать в письменный. Устный и письменный очень отличаются друг от друга.
Итак, мой внутренний синхронный переводчик занят двойным переводом, что, видимо, не так уж и просто. Я его вполне уважаю, но хочется и помочь этому невзрачному полиглоту, без него бы я менялся в лице, сучил бы ножками и вздевал руки к небу, но не написал бы ни строчки.
Сейчас он переводит про самого себя. Интересно, нравится ли ему это?
Молчит.
Вкалывает, как Фонарщик Экзюпери.
Уважаю.
(2015-2017)
(с) Юрий Устинов
Свободное копирование
