Проводив Илизарова, я вскоре встречал Ирину в том же аэропорту «Кеннеди». Едва завидев меня, она воскликнула:
— Ой, дорогой мой, ты не представляешь, какая там жизнь ужасная!..
По дороге домой возбужденно рассказывала:
— Мама, конечно, очень изменилась: плохо видит, плохо ходит. И характер ухудшился — все больше достается бедному, забитому ею мужу. А он все терпит… Зато со всеми нашими старыми друзьями у меня была настоящая феерия встреч. Все про тебя расспрашивали, я им рассказывала, чего ты добился, и они за тебя радовались. Я тебе все подробно расскажу…
Несколько дней длились ее рассказы. При всех положительных эмоциях от встреч с друзьями она не переставала с удивлением описывать бедность, которую увидела в Москве:
— Самое главное, что за десять лет там ничего не изменилось, ничего нового не построено. А то старое, что было, все дома, улицы, площади, — все пришло в дряхлость. «Националь» в запущенном состоянии: мебель паршивая, светильники тусклые, радио не работает, телевизора вообще нет. И обслуживание ужасное. В ресторане нам подавали чай с каким-то сухим хлебом. А бумажные салфетки на столах были разрезаны на восемь клочков. В магазинах — просто пусто. Я ходила в гастрономы, в которых раньше всегда могла хоть что-то купить. Теперь на прилавках ничего нет. Но куда бы меня ни звали в гости — столы везде были на удивление обильно уставлены. Впечатление такое, что у них скатерти-самобранки.
И добавляла:
— Да, дорогой, мы вовремя оттуда уехали…