Три последние поездки в Волково - 3

2

Почему же как только кончилась война, нам так захотелось в Ландех, что звало нас к этой скудной и не такой уж ласковой к нам земле? Конечно, кроме возвышенной тяги земли, были тут и другие обстоятельства. Москва не была полностью блокирована, как Ленинград, но все-таки три года ее рядовые жители не могли из нее уезжать дальше, чем на окопы, трудфронт и потом на огороды, выделенные вокруг Москвы горожанам. У нас сначала был огород в Черной Грязи, а потом в Купавне. Вот и все наши путешествия. Мы рвались куда-нибудь подальше. А куда? Возвращалась армия, возвращались эвакуированные, людские потоки скрещивались и закручивались. Однако, безумие передвижения охватило, кажется, всех. Оно подчинило себе даже нашего благоразумного отца.

План поездки родился внезапно и сумбурно. У нашей сестры Лёли была (и есть!) школьная подруга Валя Изаксон. Несмотря на еврейскую фамилию, корни ее семьи пролегли не так уж далеко от Нижнего Ландеха. Отец ее был евреем-сиротой, талантливым молодым архитектором, к сорок пятому году давно уже убитым на фронте. А вот мать происходила из Мстёры, знаменитого своими художественными промыслами владимирского села на Клязьме. Ее же мать, Валина бабушка, была когда-то во Мстёре учительницей, и во Мстёре сохранился большой двухэтажный дом, кирпичный снизу и бревенчатый сверху, а при доме сад и огород. Они-то и спасли от голода в войну большую осиротевшую семью. Старшему, Юре, в сорок пятом исполнилось восемнадцать лет, Вале — четырнадцать, а младшие девочки были совсем крошки, последняя родилась чуть ли не после гибели отца. И вот Валя, будучи у нас в Каковинском, однажды объявила, что на днях уезжает во Мстёру, надо присмотреть за огородом да и постепенно убирать поспевшее. «Как мне всегда хотелось побывать в этой Мстёре!» — сказал присутствовавший при разговоре наш отец. «А в чем дело? — удивилась молодая хозяйка мстёрского дома. — Приезжайте. Места хватит». — «А как же туда доберешься?» — «Чего проще! Прямого билета, конечно, не купишь. Но если сесть на последний вечерний поезд до Петушков, там как раз попадешь на первый рабочий до Владимира, ну а там снова пригородным прямо до Мстёры. Автобусы от станции до села, правда, не ходят. Но ведь и всего-то пятнадцать километров», — объяснила Валя. И мы тут же загорелись и решили, что едем: папа, Лёля и я. Алеша работал на ЗИСе, был еще на военном положении и ни о каких отпусках речи не было.

Случилось так, что папа и Лёля уехали первыми, а я задержалась: во время студенческих каникул (первые без трудфронта с 42-го года) я давала частные уроки русского языка дочери одного московского спекулянта. В маленькой комнатке в Козицком переулке я впервые за войну увидела, что далеко не все голодают и бедствуют. На столе, за которым мы должны были заниматься с молодой разряженной красоткой, откровенно увлеченной очередным свиданием на улице Горького, а вовсе не грамматикой, лежали вперемежку ягоды и фрукты, лаковые туфли, отрезы шелковых тканей, чулки и часы. Прежде чем писать диктант, надо было все это убрать, и в процессе неспешной уборки я узнавала от матери ученицы цены на каждый товар. У меня и уборка, и товар вызывали некоторое удивление, легкую брезгливость и, в общем, равнодушие к нашей жизни это не имело никакого отношения. Но деньги за бесполезные уроки мне надо было получить. Чтобы уехать во Мстёру. В начале августа и я была уже там.

У каждого из нас, вероятно, остались свои впечатления о просторном мстёрском доме. Привычная к нему Валя, например, и через десятилетия помнит сюжет романа, который я там читала по-французски и по мере чтения рассказывала им, девочкам. Валя уверяет, что тот роман и послужил толчком к ее занятиям французским языком. Я забыла и роман, и язык, она помнит одно и знает другое.

У меня же самое памятное впечатление от Мстёры совсем другое. Однажды мы с Татьяной Александровной Изаксон, хозяйкой дома, почему-то остались в нем вдвоем. На кухонном столе горела керосиновая лампа, Татьяна Александровна что-то шила, я пыталась читать тот самый французский роман, забытый мной, кстати, во Мстёре. И вдруг Татьяна Александровна стала мне рассказывать, что случилось с ней в этом доме осенью сорок первого года.

Она уложила детей спать наверху, и мать ее уже улеглась, а сама она точно так, как сейчас, шила. И вдруг раздался очень сильный стук внизу. Ей не хотелось открывать дверь на улицу неизвестно кому. Но стук повторился. Она вышла в сени и спросила, кто там. Ответа не было. Она открыла дверь и увидела своего мужа. Он был в шинели, с мешком за плечами и молчал. Она протянула к нему руки, но он стал от нее удаляться и, чем дальше он уходил, тем больше и выше становилась его фигура, закрыв наконец полнеба. Татьяна Александровна упала без сознания. Через некоторое время ее нашла у открытой двери мать. А через полтора месяца она получила извещение, что именно в тот памятный день ее муж был убит.

Татьяна Александровна рассказывала мне тогда подробно: о горестном сиротстве своего мужа, об их любви, о ярком его таланте архитектора, но я помню только рассказ о вечере во Мстёре осенью сорок первого года.

Был и смешной случай во Мстёре в сорок пятом году. Татьяна Александровна уехала в Москву, и мы хозяйничали сами. Хлеб был тогда, естественно, по карточкам, карточки были в Москве, и хлеба во Мстёре у нас не было. Обходились картошкой и огурцами с огорода. Но однажды мы решили кутить. Валя отправилась на рынок и купила кусочек мяса. Я же затопила печь. Сколько раз видела, как топят русскую печь! Что здесь мудреного? Мясо мы разрезали пополам: на первое и второе, на картофельный суп и картофель с жарким. Так называлось задуманное. Когда же я вынула ухватом из печи два чугунка, в обоих оказалось одно и то же блюдо! Вся вода из супа испарилась от жара печи. Хорошо, что не сгорело.

Мы прожили во Мстёре дней десять. И вдруг отец предложил: «А давайте съездим в Волково? Ведь недалеко». Он уже побывал на пристани, узнал, когда приходит пароход. Видно, он и в Волково давно написал о возможности нашего приезда. Мы тут же решили — едем!

На все том же стареньком «Робеспьере» мы довольно быстро поднялись по Клязьме до памятной лесной пристани, как-то просто перебрались в саму Южу (закаленные годами войны, мы теперь не очень-то обращали внимание на неудобства), там сразу поняли, что о лошади и мечтать нечего. Знакомые тридцать километров предстояло преодолевать знакомым способом — пешком. Я объявила: иду босиком, верное дело, не осень. Лёля последовала моему примеру. А вот папа, сельский уроженец, босиком ходить не умел. Как уехал в одиннадцать лет из Ландеха, так никогда и не ходил разутым. Но идти в единственных туфлях по этим дорогам? И жалко, и тяжело. Папа купил тут же на базаре лапти! Ах, папа, папа, неужели совсем забыл, что лапти тоже надо уметь носить? Да и я хороша, только потом вспомнила, как обувались перед жатвой, Саня объясняла мне, что главное дело — правильно навернуть онучи: и мягко будет, и удобно, и безопасно. Папа же надел лапти прямо на носки! Через пять километров он стер ноги в кровь. Как доковылял он до Волкова, ума не приложу. Я же снова отметила про себя, что папа стареет. И как всегда — глухая боль за него…