Последнее место ссылки - 5

1963

          Дверь в вагоне изнутри закрывалась просто: между ней и дощатой стенкой кухни вкладывалась доска. Может, это был поздний вечер, может – уже ночь. Мама не возвращалась очень долго. Я выдернула доску, служащую запором, прислонила её к стенке и вышла на крыльцо. Доска каким-то образом упала или сползла, дверь оказалась запертой.
          Я, вылезшая из-под наваленных в кровати одеял в трусах и майке, моментально замёрзла. Села на заледеневшую лестницу и забылась.
          Когда мама пришла, у меня под попой и пятками было сырое дерево, а сама я покрылась инеем. Я попала в больницу с воспалением лёгких.

          Больше сорока лет прошло. Не смешно, скорее грустно – я студентка. Заочница. Это – моё первое высшее образование, если опять не сбегу.
          Константин Константинович начал занятие со странных слов: «Истина оскорбительно проста». Потом помолчал печально, повздыхал о своём и продолжил по делу: «Самодеятельность – это самостоятельная деятельность по реализации потребностей человека. Клуб есть  форма совместной деятельности по реализации досуговых потребностей человека…»
          На следующей паре Марина Эдуардовна рассказывала о том, что человек может стать жертвой социализации из-за неблагоприятных условий социализации. В пример привела так называемую «врождённую грамотность». Оказывается, врождённой грамотности нет. Есть приобретённая неграмотность. Всё зависит от того, какую речь слышит ребёнок в возрасте от 1,5 до 6 лет. Если речь правильна и грамотна, ребёнок будет грамотно писать.
          Это была абсолютно оскорбительная истина. И такая простая!

          Какую речь я могла слышать в ПМСе? Мат-перемат. Наш народ иначе не выражался. Ругались матом и дети. Как попугаи. Мне было пять лет, когда мальчишки, с которыми я предпочитала водиться (многие были старше меня на несколько лет), возбуждённо обсуждали новость: «Ирка дала! И ****ась со всеми в кустах!» Ирке было шесть лет. Кому и что она дала, я не представляю до сих пор (не по убогости сексуального воспитания, а по убогости воображения, наверное). Но новость была потрясающей по своей значимости - ведь о ней говорили все! Я понеслась домой, чтобы рассказать об этом маме.
          Выдрана я была немедленно. Так и узнала, что есть слова, которые детям говорить нельзя. (Потом я часто сидела в одиночестве и повторяла нараспев: «Су-у-у-ка… Су-у-у-ка…» Слово было похоже на гудок паровоза. Протяжное и густое, оно не было неприятным и ощущалось весомым и круглым. «****ь! Блядь-*****-*****… ****и-и-на… ****и-ища…» Это звучало даже красиво и напоминало капель и весеннюю распутицу.)
          А воспитателем моей грамотности стало радио.
          Радио орало всегда. Отключать его было нельзя. С 6 утра до 12 ночи оно обязано было вещать в каждом вагоне. Радио выполняло функцию селекторной связи. Несколько раз в день передачи прерывались сообщениями по ПМСу: какой бригаде где собраться, кому из рабочих подойти к начальству, во сколько будет концерт в вагоне-клубе и т. д. и т. п.
          Благодаря такой форме оповещения никто не мог отовраться, что чего-то не знал или не слышал. Если человека не было в своём вагоне, ему сообщали о приказе из любого другого.
          Конечно, по радио шли замечательные передачи и спектакли, концерты, новости. Голоса дикторов были прекрасно поставлены, речь отличалась завидной грамотностью. Со временем я научилась не слышать радио, не реагировать на него - не слышу его до сих пор и, проторчав с утра битый час на кухне, не отвечу, какую погоду обещали, и какая только что звучала песня.