Недолго наслаждался я тишиной и спокойствием в службе. Лучший мой сотрудник, вице-губернатор князь Хованский, определен был в губернаторы в Симбирск, и я должен был с ним расстаться. Мне жаль было в нем приятного собеседника в обществе и хорошего, честного, благонамеренного сослуживца. Не всегда встречаются обе сии выгоды вдруг, а чаще и ни одной не находишь, и потому подобные перемены всегда беспокоят сердце. Люди в службе сходятся точно так, как странники на пути, кои, несколько дней проведя вместе в одном краю на одном ночлеге, расходятся в разные дороги и никогда уже не свидятся. На Хованского так же, как на меня действовала привычка, и мы с сокрушенным сердцем расстались после огромного праздника, о котором скажу нечто ниже.
В августе нас посетили московские наши друзья. Княжна Волконская, имея родственников в здешней губернии, навестила их и завернула к нам. Как я ей обрадовался! Она живо мне напомнила столичные мои удовольствии, и может быть, я почувствовал бы их еще сильнее, но сердце мое, переменяя часто предметы своего восхищения, увлечено было уже и здесь в новые сети. Прожить где бы то ни было шесть месяцев и не быть еще влюблену не походило бы на меня. Я уже вздыхал, я уже влюблялся, я уже был совсем, как водится, влюблен, но весьма платонически. Странное дело! Присутствие милой женщины порабощать меня могло очень, очень долго, но разлука с ней хоть на полгода -- тотчас новая страсть во мне забушует. Я не мог жить без восторгов! Так сотворила меня натура. Проводив наших гостей после короткого, но приятного свидания, не возмущенного ни ревностью, с одной стороны, ни отвращением -- с другой, мы отправились на званый пир, который стоил того, чтоб я слегка описал его здесь.
Некто г. Б<ехтеев>, помещик по жене в Покровском уезде и барин тороватый, имел обычай торжествовать в Александров день именины единственного своего сына и на праздник свой пригласил нас со многими нашими и московскими жителями. Вообразите все, что можно роскошнее в деревне, близкой от столицы. Мы ели и пили во весь день сколько душе было угодно. Лакомство не имело пределов, бокалы во время столов бегали из рук в руки беспрестанно с разными ко мне приветствиями. Под вечер водили нас в театр, на котором хозяйка представила нам прекрасное зрелище. После того начался бал и продолжался до утра. Стены в зале горели от множества стаканчиков, как на пожаре. То ли еще было! С гирляндами по всему карнизу перевиты были ананасы. О роскошь! После ужина полетели ракетки, загорелся фейерверк, и после многих трескучих штук воссияли в лазурном цвете на большом щите вензеля женин и мой. Приятный блеск тонкого огня озарил весь сад, в котором уже никто не смотрел на тысячи разбросанных плошек. Снова полетели бокалы. Загремели пушки, и беспрестанные выстрелы толпили чернь круг дома, и я, всем тем наслаждаясь, шептал про себя: "Хорошо быть губернатором!" В таком великолепном гостеприимстве прожили мы у г. Бехтеева дни три и воротились в свое временное царство.
Большая дорога доставляла нам случай многих у себя видеть и нечаянно. Так, в половине сентября появились у нас гг. сенаторы Спиридов и старый мой начальник Нелидов. Оба они, и первый с своей супругой, нас посетили. Они ехали по указу что-то следовать в Саратов и мало у нас погостили, да мы и не силились их унимать. Вид постороннего большого барина в провинции пугает, все кажется, будто житель у него под караулом. Скоро потом отпустили мы сына своего Павла в Москву. Возраст его требовал прилежного учения, воспитать нрав его и сердце могла бы по недосугам моим и стократ лучше меня достойная его мать, но ум требовал познаний. Учителя у нас в доме не было, по школам городским учиться нечему. Кто этого не знает? Итак, мы решились записать его в Московский университетский пансион, который слыл и был вправду один из лучших училищ для благородных детей в России. Сестра моя взяла на себя труд его туда отвезти, и мы с ним расстались не без сожаления. Но когда же человек не плачет? Кажется, природа ничем его так не обогатила, как слезами.
Скоро после меня г. Мясоедов представил к разным награждениям членов Соляной конторы, -- все они получили кто чин, кто орден. Это меня тронуло. Я всегда чувствителен был к оскорблениям самолюбия. Казалось, будто нарочно ожидали моего выхода из Конторы, чтоб лишить меня наравне с другими цены трудов моих. Я не считал себя хуже сотоварищей моих ни по заслугам, ни по способностям. Награждая их, для чего быть несправедливым противу меня? Сие изъясняется тем, что Мясоедов искренно меня ненавидел и всякого мне зла желал. Все его поступки означали мелкий ум и гнилое сердце.
На место Хованского определен Колокольцов. Одно имя его, приведя на память мне тот же род в Пензе, поражало ужасом. После Хованского трудно было бы привыкать ко всякому другому, кто б он ни был, а к Колокольцову еще труднее, ибо здесь и предубеждение много действовало. 25 сентября он приехал в город и вступил в должность, мы с ним холодно ознакомились. Скажем нечто о сем новом актере на политическом нашем театре и о его семействе, дабы заранее можно было отгадать, чего от сей перемены в городе ожидать надлежало. Новый наш виц-губернатор был мужик глупый, надменный, без нравственности и просвещения, крючкотвор во вкусе Сумарокова времени и самый низкий подьячий в нашем веке. Жена его, старая и брюзгливая баба, за грехи ему попавшаяся, не умела ни в доме, ни вне оного ни с кем сохранить приличного обращения. С ними жила несчастная родственница плачевного вида и ничтожной способности, девушка, которая бы уже тридцать лет назад могла быть замужем, если б природа дала ей что-нибудь привлекательное; единородное детище мужеского пола, балованное матушкой, которая злилась на все, кроме его. Вот весь их дом. Можно ли было с людьми таких свойств жить и дело государево делать? Тут сожалении мои о потере Хованского тем более усилились, что, служа с ним, я льстился показать русскому гражданскому миру чудо в совершенном согласии между губернатором и вице-губернатором, которого, как известно, ни в одной губернии не встречалось. Но, видно, судьба не судила мне быть вывеской такой чрезвычайной новости. Между тем осеннее время вызывало меня на объезд по другой части губернии, и я, чтоб издали видеть первый приступ вице-губернатора нового к делам, ему, впрочем, не новым, потому что он попал в настоящее звание из советников Рязанской казенной палаты, отправился в приречные города и осмотрел береговые стороны реки Клязьмы, что меня и заняло до половины октября. Воротясь домой, посмотря на все, как хозяин, я нашел у себя пензенских моих знакомых Таптыкова и Полчанинова и почувствовал истину русской пословицы: "Старый друг лучше новых двух". Подлинно так! Они несколько дней с нами прожили. Я хвастал перед владимирцами, да и было чем: расставшись с Пензой с лишком пять лет, еще помнили меня тамошние жители, еще любили. Чем справедливее можно гордиться, как не любовью бескорыстной?
Свободное копирование
