Там Мясоедов происками своими выходил отставку Пояркову с половинным жалованием, без всякого его желания, и на место его определили Вельяминова, статского советника, бывшего виц-губернатором в Туле после Мясоедова и такого же фаворита Кречетникова. Этот человек, промотавши всю казенную тамошнюю палату, был во время Екатерины отставлен с таким замечанием, чтобы никогда не вступить в службу. Но чего не делает случай и подпора знатных господ? Все сии замечании были забыты, изглажены, и он получил новое место, никаких не имея способностей, ни ума. Он был таков, каковы надобны были Мясоедову товарищи. От него он не ожидал никаких противоречий, равно как и от Волконского. О нижних чинах, то есть о младших членах, нечего было и сомневаться, что они всегда будут на его стороне, следовательно, выгнавши Пояркова, с которым двое мы могли некоторые ему делать преграды, оставался я один, но один и в поле не воин, и у каши не спор, как говорится. Устроив таким образом свои связи в Питере и приготовив себе опоры на всякий случай, воротился он в Москву. Хотелось ему и меня выгнать, но не смел вдруг двух членов вытеснить, дабы не подать поводу думать о своей личности, а скоро представился ему случай, и он едва им не воспользовался, нанести мне сильную расстройку. Дела на Пермских соляных заводах были в крайне запутанном положении, и нужно было подлинно послать туда члена, который бы привел их в порядок. Он избрал меня, назначил, и определение уже было готово.
Положение мое в Москве, связи мои, состояние женино, которая была на сносях, все делало мне эту поездку тягостною, а по обстоятельствам дел и совсем для меня невыгодной. Ехать почти в распутицу, ибо сие делалось уже в марте, на край света, приближиться к Сибири, прожить около полугода, а может быть и больше, на заводах, отрешить многих и никому не сделать добра, а сверх того, запутаться в расчетах, которые лет двадцать никем не были приводимы в порядок, -- всякий увидит, что тут я для себя ничего приятного не мог представить. Употребя ходатайство всех моих знакомых и родственников, кое-как я от сей посылки отделался, и вместо меня нарядили Нелидова, младшего члена Конторы и родственника бывшего директора, которого Мясоедов затем прежде не хотел назначить, что боялся общего заключения, что он теснит родню бывшего директора. Прекрасное передо мной оправдание! Как будто он имел какое-либо право именно меня посылать для того только, чтоб не иметь вид притеснителя другого! Все его заключении и дела были подобного разбора. Знаю, что я не мог открытым образом противиться моей командировке, она делана была всей Конторой не из прихоти, а по нужде, и служба не давала мне никаких причин или прав к отговоркам. Знаю, опять, и то, что при малейшем моем упорстве он не оставил бы принести жалобы на меня Сенату, Сенат доложил бы государю, а государь, по его ко мне отвращению, и Бог знает, что со мной бы сделал, следовательно, надлежало прибегнуть к средствам кротким и более надежным, кои мне и удались, и из всех сих предположений г. Мясоедова вышло только то, что я провел Святую неделю в самом смутном и неприятном положении между страха и надежды, в неведении, еду ли, или остаюсь. О! Как в это время было тяжело моему сердцу! Но чтоб открыть его без принуждения, без коварства, я не потаю здесь, что от сей поездки не столько удерживали меня все те правильные причины, которые общему уважению представил я здесь выше, как склонность моя к Волконской, с которой расстаться я никогда не имел силы, которая до такой степени овладела моими всеми чувствами, что я в двух верстах от нее не мог быть ни счастлив, ни спокоен. Что ж бы в такой отдаленной разлуке и при всех сопровождающих ее домашних и по службе заботах? Такие припадки со мной были нередки, ничто не могло исцелить от них моего сердца, оно всегда кипело, предавалось страсти любовной без рассудка и не умело иначе привязываться к другому сердцу, как с чрезвычайностию. Итак, оставшись в Москве, я ожил и был спокоен. Нелидов по первому пути весеннему отправился и, прожив там более года, не сделав ничего полезного, показал на самом опыте справедливость моей догадки, что сия комиссия не вела ни к чему доброму. Во время его там пребывания какого бы рода бумага оттуда ни доходила в Контору, она, имея там в отряде члена своего, препоручала ему все свои там дела и исследовании, так что вместо настоящего дела, за которым был Нелидов на те заводы послан, он уже обременен был под благопристойными видами всем управлением завода. Точно такая же судьба меня бы там постигла. Трудно было отправить, а заехавши в Сибирь, продержать там было бы дело самое легкое: бежать нельзя, просить позволения воротиться тщетно, никто бы не поторопился дать его, а исправить завод, приобрести тем честь и какую-нибудь похвалу суетно бы было льститься, потому что порченное веками одним годом ни при каких способностях не поправишь; итак, недурно я предвидел будущее, когда отговаривался от этой посылки. В нашей службе есть часто случай под видом благотворения или самого лестного о человеке мнения так его стеснить, что и наказания бы настоящие сделались гораздо легче такой милости. Мясоедов, отряжая меня, все говорил и в протокол писал, что он это делает по убеждению его в моей деятельности, расторопности и благоразумии. Он никогда так прилежно меня не хвалил и никогда так не досадовал, как встретившись с разными препятствиями к исполнению столь лестного для меня желания.
Свободное копирование
