Откупщик давал бал, в который к ужину из Саратова с курьером привезли аршинную стерлядь. Откупщик этот был дворянин, и князя такая трусость восхищала. По нескольких днях, приведя себе на память прежнее наше знакомство, князь был с визитом у меня. Жена и я, мы решились с ним обходиться с холодною вежливостью и в отплату за посещение звали его на вечер, но не на пир, его у нас не было. Мы в очень малом числе людей отужинали. Давал ему между прочими обед и Салтыков, на который никто из нас двух не ездил, потому что его сиятельство в тот самый день присрочил мне привезти к себе ведомости после полудни, следовательно, не мог бы я успеть его приказания исполнить, выехавши за город, а потом не ушел бы и от крику. Он сам, наконец, давал нам обед, а дам дарил разными безделками, которые накупил он на открывающейся в Пензе годовой Петровской ярмонке. Все эти ласки были так опозданы, что они никого к нему не привлекли. Однажды, гуляя по городу и таская меня с собой, зазвал к себе на вечер. Мы просидели глаз на глаз. Он старался быть любезен, и когда забывал, что превосходная его степень далеко меня ставит от него, то беседа наша была смешна, приятна и заманчива, но когда он вспоминал, что он генерал, а я виц-губернатор, то какая-то на чертах его изображалась угрюмость, которая приводила меня в робкое молчание, а его подымала на ходули. Он никогда не ужинал, ягоды и пиво составляли всю его пищу на ночь. Ею-то он меня тогда и потчевал, но, признаюсь, что никакое сладкое кушание не соблазнило бы вкуса моего тогда от одного зрелища бедного почетного дворянина, который без нужды простоял во весь наш ужин не только без приглашения к оному, но даже не имея позволения сесть. С кем же царям иметь сообщество? С богами, когда наместнику их кажется стыдно присоединить к беседе своей дворянина. Не полюбился князь Пензе, и Пенза ему, хотя и спектакль давали ему проезжавшие тогда симбирские актеры в нашем театре. Нижний начинал ему нравиться непомерно, все там было чисто, справедливо, хорошо, а у нас худо, лениво и бестолково. Итак, он от нас уехал 24-го числа, и Бог с ним, сказали мы все в один голос. Описав таким образом его обращении, его поступки в общежитии, нужно здесь распространиться насчет тех обстоятельств, из коих он почерпнул необходимость прискакать так стремительно из Нижнего в Пензу; поелику в них играю я немаловажную ролю, то и воспретить себе не могу о ней потолковать подробно, хотя всякую нелепость крайне скучно приводить себе на память.
За Сенатом важивалось, когда доходили к нему представлении, коих или он решить не хотел, или находил затруднительным, держать их под сукном и при назначении новых начальников туда, откуда они присылались, отправлять их назад, к новому рассмотрению, с тем единственно, чтоб как-нибудь свалить бумагу с рук и не иметь ее на своем отчете, хотя, впрочем, сие правительство редко принуждалось дать его в своих собственных делах. Так точно поступил Сенат и с вошедшим моим о недоимках представлением в прошлом годе и при указе как мнение мое, так и производство дела отослал для рассмотрения к генерал-губернатору. По этому случаю князь Вяземский присутствовал у нас в Палате с нами. Хотя в том указе сказано было ясною речью без обиняков, что по свидетельству с Экспедицией государственных доходов недоимки оказались точно в показанном мною количестве, что и не могло иначе быть, ибо я рапорт мой к генерал-прокурору не с других каких документов составил, как с тех же, кои палата туда препровождала, хотя притом велено было в том указе Сената ему, генерал-губернатору, взять мнение мое в уважение, однако князь обратил всю свою заботу на то, чтобы изыскать, точно ли недоимки правильно сочтены и показаны. Не зная гражданской службы, еще меньше понимая все табели государственных учетных экспедиций, он терялся в наших ведомостях, как в лабиринте, и заседание свое с нами кончил тем, что подписал рапорт от себя в Сенат, содержащий в себе вместо 600 тысяч только 80 недоимки. Страшная разница, которая только в воображении его могла поместиться! Он показал недоимкою, на его отчете лежащею, только ту, которая с того времени накопилась на губернии, как генерал-губернатора в ней не было. Тщетно старался я его ввести в разум вещи, показать ему, что недоимке нет дела до власти, которая управляет губерниею, что она лежит на народе, следовательно, и при воеводах недобранная в доход казны копейка есть так же недоимка, как и те миллионы, которые бы накопились при генерал-губернаторах. Доводы мои ему казались неясны, он не доверял мне. Таким образом не только можно было ее уменьшить до восьмидесяти тысяч, можно было, поставя себе предметом именно текущий тогда год, не счесть оной и до пяти. От сего заключения казна не была бы богаче и шестьсот тысяч недобору по Пензенской губернии остались бы все те же, а сколько для сей развязки дела надобно было труда, письма, хлопот; ведомости переменялись раза по два в день, за всякую летел выговор. Сенат, получа рапорт княжий в такой мудреной силе, приобщил его к делу, то есть, приказным словом сказать, бросил на пол. В другом случае князь Вяземский развернул также в Пензе остроту ума своего насчет всех сведений о своем отечестве. Он дал предложение (оно даже было напечатано), которым палате предписывал отрядить директора Экономии, а ему объехать все казенные селения и, словом, самым хозяйственным образом ощупать их карманы. Может быть, князь и сам не знал, какую он давал власть ему, но распространялась она так далеко, что ежели бы палата его к тому допустила, казенные мужички скоро сделались бы тоне египетских мумий. Между прочим в этом предложении требовалось от него, чтобы он приучал их к чистоте, к общежитию, заставлял избы свои освящать, убеждал ласково принимать соседей, быть между собой обходительными. Все это прекрасно. Теория преполезная, вымысел догадливый, но -- в Англии, во Франции, там, где народ просвещенный, привык к тонкостям вежливого сожития с людьми, а в России, в низовой степной деревне, где у мужика от смрада лучин глаза болят и от черной работы около сохи мозоль на всех составах, трудно хотеть, чтобы он умывался и белился ежедневно, чтобы он старался быть миловиден своей бабе, которая также шесть дней в неделе марается за станком около красни, а в седьмой утрется для праздника Господня полувымаранным в саже полотенцем. Князь Вяземский думал и сочинял предложение свое в разуме аглинских обычаев, забывая, что он начальник не в Девоншире, не в Дублине, а в Пензе, в русской губернии, отстоящей от всякого просвещения весьма в дальнем расстоянии. Директору Экономии такое предложение было нравно, он не стал бы стараться обличить его трудностью в исполнении, цель его была под видом всей этой науки осмотреть поближе и поподробнее имущество крестьянское и умалить роскошь тех, у коих оставалось еще чем поживиться, но он ошибся в своем намерении, ибо губернатор и я сильно воспротивились тому. Гедеонов сделал свои возражении, во ожидании разрешения на них оставили предложение без действия. Князь ничего не предписал, и так дело сего объезда началось и кончилось одним печатным предложением, которое, впрочем, было очень щеголевато написано, и жаль, что князь сей минуты воображения не посвятил чему-либо другому; игра ума его блеснула бы с большим успехом, нежели тут. Напрасно господа начальники пишут кудрявым слогом свои предложении и галунами, так сказать, обкладывают самую бедную иногда идею, во время производства по оным дел никто красотой слога не занимается и редкие понимают его, а потом оно обратится в сырой архив на пищу всякой насекомой.
Свободное копирование
