После того, желая пользоваться хорошею погодой и имея к тому случай, получа позволение от г. Салтыкова, тамошнего помещика, жить все лето в его деревне, наипрекраснейшим образом устроенной в двенадцати верстах от города, называемой Бессоновка, выпрашиваю я позволение начальника моего переехать и, получа, не мешкав, переезжаю. Там начинаю я наслаждаться плодами блаженной деревенской тишины. Гулянье и полевые забавы наполняли все те часы дня, кои я не был на службе, ибо, несмотря на расстояние, я ежедневно езжал в свою Палату и возвращался домой к обеду. Такое сильное движенье, и почти беспрестанное, много приносило пользы моему здоровью, но, с другой стороны, удаление от города доставляло свободу моим завистникам устраивать противу меня заговоры и ставить разные сети. Деятельность моя, и за городом живучи, умножала моих недоброжелателей, и редкие свидания с губернатором, отнимая способы с ним иногда изъясняться, прибавляли удобство к разным на счет мой выдумкам. Все это мало меня трогало. Должен бы я был оное предвидеть и предупреждать, но, к несчастью моему, не был тогда попечителей о сохранении хорошей молвы и, начиная думать, что человек должен первым и единственным отчетом своей совести, не заботился узнавать, что про меня сказали, что на счет мой сложили, словом, имел за правило:
Que trop de prévoyance amène trop de soin
Je ne savais prévoir le malheur de si loin *.
* Что излишняя предупредительность чревата излишними заботами / Я не умел предвидеть несчастье столь заблаговременно (фр.).
Директор Экономии Прокудин, под видом своих нужд получа отпуск в Питер, в мае со мною простился. Я чувствовал, что цель его была или удачно на меня пожаловаться покровителю своему Зубову и пугнуть меня северною бурею, или решить пользу службы своей по его видам переменою места, которое тут и под моим присмотром не приносило уже ему огромных выгод по-прежнему. Во всех сих случаях относил я скрытые вздохи мои к Богу, а к светским полубогам никакой о себе не писал грамотки и ничьей не искал милости.
Из сих последних один, знатный нашего края вельможа, о котором писал я выше, князь Куракин, пригласил меня с женою в свою Саратовскую деревню в гости. Там погостили мы двои сутки; по достаточному описанию, какое я об нем сделал при первом моем к нему визите, всякий узнать может, что при встрече, угощении и проводе нашем истощены были все затеи светского тщеславия. Деревня его была тогда уже прекрасная, устроена наилучшим образом; аглинский сад, прочищенный в осьмидесяти десятинах старого леса в такой стороне, где на горизонте двухсот верст вокруг человеческий глаз не встречает ниже прута, такую представил нам диковинку, от которой пришел бы в изумление и тот, кто видал больше нашего. Почасту в этом саду встречали мы разного убранства и архитектуры домики, из коих каждый имел свое особенное название, всякая тропинка имела свое имя, назначенное на жестяной доске, вделанной у входа в оную в нарядный столбик. Под именем "Цесаревичева просека" открывалась глазам нашим преширокая дорога с триумфальными воротами; были и другие просеки под именем "Нелидовского", "Марии Антуанет", в честь которой приготовлялась и пирамида с бронзовою доской и на ней надписью. Из мелких строений нравилась хозяину больше всех галерея, называемая "Вместилищем чувств вечных"; в ней на четырех дверях были вензеля, как догадывался я, пленивших его некогда женщин. Тут мы чаще и приятнее прочих мест угощаемы были. Довольно сего краткого описания. По возвращении нашем оттуда в Бессоновку, начали мы приготовляться на краткое время в город, где по обыкновению в Петров день бывает ярмонка. Любопытствуя видеть то, о чем мы никакого понятия не имели, переехали к празднику восшествия и забавлялись торгами, на которые съезжались из деревень множество дворян. В самые сии суетные дни прикатили к нам гости, а именно брат жены моей Савва с женою и своим семейством. Он по просьбе моей еще в марте был от губернатора представлен в городничие в город Шишкеев и, получа в Володимире, где он служил расправным судьею, указ о своем определении, прибыл к должности. Мы вместе проводили все ярмоночное время. Губернатор обошелся с ним хорошо, но ссора между нами час от часу укоренялась. Неосторожная с моей стороны запальчивость подала к тому новый повод, словом, скажу я, как Jacques le fataliste, видно, il était écrit la haut {это было предписано свыше (фр.).}, чтобы между нами не было согласия. Вот в чем дело. В Пензе содержал лет с двадцать аптеку штаб-лекарь Петерсон, который пользовался отличными милостьми от губернатора, не знаю отчего, но многие злоязычники подозревали, что он их лечил и лекарствами снабжал без платы. Он по заведенной издавна привычке зывал к себе в Петров день на именинный пир и бал, почему и приехал меня на оный звать за два дни до праздника. Я, наполнен будучи всегда глубокого благоговения к Петрову дню, яко дню именин моего государя, на зов отозвался охотно, кроме обеда, считая, говорил я ему, что дает оный губернатор, но мой аптекарь, толкуя мне, что он зовет на бал, сказал, что обед в тот день даст г. Колокольцов, Верхнего земского суда председатель. Рассердяся за такое нестройное учреждение столь важного для меня праздника, послал я предварительно губернатора просить, чтоб, ежели он в Петров день не даст обеда, то сделал бы мне честь, пожаловал к моему, ибо этого праздника я, кроме его или себя, нигде торжествовать не могу, и что я надеюсь, что он даст мне преимущество пред Колокольцовым. Приглашение мое его всконфузило. Не смел он отказать Колокольцову, потому что у него дядя родной был сенатором, да еще и в 1-м департаменте, с другой стороны, не считал приличным обойтить меня требуемою почестью. Долго тревожился, суетился, из дому в дом пересылался, наконец решился дать обед у себя, такой же торжественный, как и в восшествие, на который и получил я зов по карточке. Все это не заслуживало бы ни малого внимания, но умы, настроенные на худо, и сердца, к гневу расположенные, выводили из сего происшествия, что я принуждаю губернатора праздники давать против его желания, и тем самым острили жало его против меня. Я чувствую очень всю непристойность моей горячности и должен бы был обращаться скромнее в городе, наполненном людьми грубыми и непросвещенными, но, к общему сожалению всех, о человеческом роде всякий знает, что как теория ни учит нас быть осмотрительными в поступках наших, ничто, однако, так нас в том не утверждает, как опытность; без нее человек редко бывает благоразумен и достаточно к пользе своей осторожен, в молодости же наипаче что может быть восхитительнее, как поставить себя в предмете разговоров целого города и заставить о себе сказать: экой молодец, поставил на своем; вот в чем состояла вся моя добыча, и я надеюсь, что всякий мой ровесник в тогдашнем возрасте со мною в этом согласится.
Свободное копирование
