В первое воскресенье я был представлен государыне, как водится, в кавалергардской по выходе ее из церкви, стал на колени и с живейшим чувством благодарности поцеловал ее руку. Большой двор перенесся уже весь в город, а меньшой, по обыкновению своему, находился еще в Гатчине и ожидал там 14 октября. Ехать туда препятствовали мне новые мои зависимости, суеты нового состояния, дорога и необходимость, поскорее конча мои нужды, ехать к должности, ибо, признаюсь, что, удостоясь столь великой милости Екатерины, я ревновал оправдать ее и показать деловым людям, что я уже не тот старый вертопрах, который играет комедии без разбору во всякое время, но что я готов кинуть все увеселении, дабы исправным быть в своем звании. Между тем во ожидании их высочеств в город, я был представлен великим князьям и княжнам.
После сих церемоний призван я был в Сенат к посвящению. Там объявлен мне велегласно в полном присутствии первого департамента об определении моем указ. В полном, говорю я, не потому, чтоб все сенаторы заседали в нем, напротив, один только и был старик барон Фитингоф, прочие или не езжали от лени, или очень поздно, а полным я зову его потому, что г. обер-прокурор Зубов уже был в оном, а при нем, яко при всемощном владыке, Сенат мог говорить, что хотел. По объявлении мне указа повели меня в сенатский приход в Исаакиевскую церковь, и я прочел мою присягу при г. Зубове, обер-прокуроре. В Петербурге все от мелочи до большого действия великолепно. Мне казалось, что я очень важными занят недосугами, тогда как, ничего не делая, я только рыскал туда и сюда и, смело скажу, если в рассеянии моем тогдашнем я вывез с собою что-либо полезное для житья моего будущего в провинции, это была беседа и наставлении А. И. Васильева. Я долго не забуду этого прямо гражданского мужа. Он мог, и как человек должен был, иметь свои недостатки, слабости, даже пороки, но я не из тех людей, кои на худое наводят микроскоп, а на добродетель смотрят в тусклый лорнет. Повторю, что г. Васильев несколько раз привозил меня в свою экспедицию. В ней сидели с ним за круглым столом князь Алексей Борисович Куракин и Сушков -- дадут мне четвертый стул. За одним красным сукном сижу с ними -- положут перед меня пензенские бумаги: или счеты Казенной палаты, или представлении ее. Васильев, отрываясь от дел собственно своих, мне толковал ход дел Казенной палаты, прояснял ее представлении, рассуждал об них со мною, и у него-то я некоторый сделал приступ к навыку в делах, до меня касающихся. Я смотрел еще во все тетради, как в алгебру, имел желание прилежать и научиться своему ремеслу, но до искусства еще далеко, а без него ремесленником не сделаешься. Все приходит с порою!
Приближенье зимы побуждало меня торопиться домой, то есть не в Москву, а в Пензу. Там были казенные винокуренные заводы, надлежало тотчас их осмотреть и взглянуть на сию важную операцию. Я имел уже некоторые предварительные сведении насчет дел и чиновников тамошних, но, дабы не перебить у себя настоящей речи, я оставлю разговор о сих предметах до приезда в губернию. Собравшись из Питера выехать, я ждал еще одного воскресенья, чтоб откланяться и большому, и меньшому двору разом, но в самое то время получено в Петербурге известие, что князь Потемкин умер. Чудный промысл Божий хотел столько же унизить этого сатрапа при смерти, сколько высок он был в животе своем. Князь, будучи уже болен и съедаем внутренней тоскою, скакал из одной крепости в другую на турецкой границе. Сделалось ему дурно; его высадили из кареты, разостлали на голой земле солдатский плащ, богатырь лег на степи отдохнуть и опочил на ней вечным сном. Где лучше повторить слово премудрого: "Мимоидох и се не бе, взысках и не обретеся место его"! В Петербурге весть сия произвела всеобщий ужас. Ни Самсоном разрушенная храмина, ни падение стен Иерихонских не сделали столько шуму в свое время, сколько в наше у двора смерть сего политического великана. До такой степени всякий удивлялся, что повсюду было слышно восклицание: "Как! Князь умер?!" -- будто бы ему дано было, как Илии и Эноху, бессмертие. Государыня плакала неутешно как женщина и затруднялась как царица выбором вождя на его место. Придворные обезьяны повесили нос, а Зубов и его партизаны сетовали с виду, но внутренно радовались падению колосса, который мог рано или поздно обрушиться на них всею своею массою.
Состояние войск против неприятеля, лишившихся такого полномочного начальника, положение мира с Портою, начатого, но еще не конченного -- два сии предмета занимали одни всю царскую мысль. Императрица, дав чувствам своим полную волю, расстроила силы телесные и не могла показаться в публику, выходы ее по воскресным дням отменены на время. Безбородко поскакал в армию соглашать дипломатическое путанье, а я, маленькая песчинка, брошенная сюда ветром случая, не знал, как и быть при такой сумятице, к кому прислониться, ехать или ждать? Поступить по мыслям своим, не спросясь никого, я не смел. Васильев искусен был в делах, но несведущ в этикетах придворных. Я доложил Н. И. Салтыкову, он покачал головою и послал меня к Зубову. Я к нему не хаживал, но тут надобно было заглянуть в его переднюю. Фаворит принял меня учтиво, выслушал причину моего недоумения и благословил меня ехать, не дожидаясь отпускной аудиенции. Итак, 14 октября, день праздничный у двора, я представлен был на половине их высочеств и благодарить, и откланяться вместе. Они пожаловали мне руку поцаловать и ни слова не изволили мне сказать. Здесь я первый знак увидел их негодования, но не мог понять, откуда и за что. Или щедрая десница Екатерины, подписавшая мне новое бытие, удалила тем от меня благосклонный взор своего наследника? Не будучи виноват, я покойно оставлял в таком положении противу себя двор их высочеств и скоро потом, распростясь со всеми, пустился в дорогу.
Есть на все счастливые минуты. Напиши я свое письмо к царице месяцем позже, оно бы дошло в эту смутную пору, и едва получил ли бы я такой вожделенный успех. Из этого я опытом дознал, что иногда день ранее, день позже, час до или час по, выворачивает всю основу бытия нашего, и глубоким чувством сердца ощутил, что Бог везде сый и вся исполняя.
Свободное копирование
