Теперь я отвлекусь от всего мира и буду весь в походе, начну, как Иван-царевич, рассказывать свои и чужие приключении, но повторяю, что здесь только будут вершки. Дети мои могут для подробности прочесть особую историю этого похода, там все пространно описано.
Итак, 31 марта мы оставили Петербург. В прежние два года гвардия ходила на Выборг, ныне рассудили взять другой тракт и повели нас на Кексгольм. 5 апреля мы дошли до Раутужского кирхшпиля, девяносто верст от Петербурга, и тут, по приказу начальства, весь баталион наш расположился до весны на квартирах. 11-го, однако, нас опять выгнали в поход, 14-го мы переправились через Воксу и вошли в Кексгольм.
15-го выступили и, дошед до местечка Тюри, ожидали дальнейших повелений. Отсюда потребован капитан Горчаков к бригадиру Корс<акову>, который стоял с войсками в крепостце Нейшлот. Этот г. Корсаков из полковников армейских был пожалован незадолго пред войной в наш полк майором, но, не вступя в правление полка, все находился при походных войсках. В краткую отлучку Горчакова довелось править баталионом мне, потому что из трех капитанов оставшихся старший меня Свечин был в отлучке.
19 апреля первая и значительная была сшибка у русских со шведами под Пардакосском. Преображенский полк смешан и разбит, майор его Байков убит наповал. Генерал-поручик принц Ангалт ранен ядром в ногу, ее отрезали, и он скоро скончался. Игельстром привел в порядок ретираду оставшихся полков. Около тех же чисел Корсаков имел не важную, но удачную сшибку с шведами в своем месте.
22-го Горчаков прибыл к баталиону, и я, побывши калиф на час, обратился к роте. Бывший нашего полку капитан, а ныне полковник пехотного полка некто г. Плохово, будучи утесняем неприятелем в крепости Сердоболи, потребовал от нас помощи. Мы кинулись к нему 23-го. Все кончилось пустяками, и нас с дороги воротили. Мы в тридцати шести верстах от него расположились в селе Якинвари, где в доме пастора я имел препокойную квартеру.
Это место никогда, к несчастию, из памяти моей не выдет. К нам привели изувеченного старосту церковного маймиста, которого приняли на передовом посте за шпиона. Мы без всякой осторожности взяли его в допрос палками. У меня в роте били его много, от нас отвели его в главную квартеру, там у Горчакова еще били, и старик невинный умер, -- бедственное следствие молодости неопытной и буйной. Вечное раскаяние обитает в душе моей, но что в нем? Оно не возвратит отца семейству, а деньгами, кои после все мы щедрой рукой рассыпали на его домашних, можно ли вознаградить их потерю? В баталионе это прошло без всякого следствия, и правительство ни военное, ни гражданское не вступилось за страдальца неповинного. Пример равнодушия не новый! При сем случае я не могу не передать детям моим следующее происшествие, дабы устрашить их совесть и показать, что прежде еще суда Божия на небесах здесь, на земле, есть наказания подобным жестокостям человеческого сердца. В роте моей служил капитан-поручик Кокош<ки>н, хороший мой приятель; мы с ним были свычнее всех прочих. Умный малый, но на всякого мудреца довольно простоты. Когда привели к нам маймиста, К[окошки]н ругался над ним более прочих, и пока его с побоями допрашивали, он, взяв свечу со стола, прижигал ему бороду. Скоро потом К[окошки]н занемог. Его отпустили лечиться в Москву. Болезнь продолжительная его изнуряла, мокроты острые кинулись в руку; он не мог уже ею владеть, из нее выходили кости, и он после долгого и мучительного расслабления наконец умер, не дожив еще тридцати лет. Когда я его, бедного, навещал после похода, воротясь в Москву, он со слезами вспоминал маймиста и, указывая на больную руку, ту самую, которой прижигал бороду, с душевным раскаянием раза три повторил мне: "Бог наказывает меня за маймиста!" Помните, дети мои, такой урок и будьте в подобных случаях осторожнее вашего отца.
Свободное копирование
