Между тем мы каждую почту ожидали из Питера неприятных известий. Дядя барон Строганов был очень болен. Почерк его коротеньких писем означал приближение к концу. Марта 16-го он перестал жить, и мы с сокрушенным сердцем получили печальное о том уведомление с нарочным. Весь дом наш искренно его оплакивал. Сколь ни приготовлены мы были к ожиданию сей потери, но при объявлении об оной матери моей, все силы душевные ей изменили, и она чрезмерно грустила. Подлинно, этот человёк был ей друг и нам всем благодетель. Отдавая последний долг памяти его, обязанным себя считаю оставить здесь несколько строк насчет его характера и жизни.
Барон Строганов одарен был от природы наружностию самой привлекательной. Не доживши до пятидесяти лет, он еще был один из прекраснейших мужчин в столице. Он имел сердце чувствительное, душу возвышенную и разум основательный. Будучи богат и уже смолоду в значительных чинах, он нимало сими преимуществами не гордился. Жил хорошо, без роскоши и скупого расчета. Слабое здоровье подвергало его частым болезням, а семейное положение тяготило добрую его душу. Он женился в первой молодости своей на знаменитейшей красавице своего времени, девице Елизавете Александровне Загряж<ской>, долго его пережившей. Страсть решила его выбор, но скоро, к несчастию, он в нем раскаялся. Тетка, быв с ним в Париже, занемогла и повредилась; никакие средства не могли излечить ее безумства. Оно год от году усиливалось и дошло наконец до того, что надобно было ее запирать. Никуда выезжать ей было невозможно, и столь жалкое ее положение расстроивало всю природную веселость духа барона. Он любил искренно родных своих, и, когда узнавал их недостатки, всегда готов был отвращать их. Многие пенсионы людям бедным свидетельствовали, сколько он охотно помогал ближним. Дослужась по старшинству до генерал-поручичьего чина, он всегда принадлежал к Петербургской дивизии. До войны он был не охотник, но дело всякое умел и начать, и кончить. Часто бывал обижен в знаках отличия пред своими сотоварищами и, в полковничьем чине еще получа Станиславскую ленту, принужден был носить ее же долго после пожалования в генерал-поручики, когда всякий имел или голубую польскую, или красную российскую. Он без ропота переносил сии уничижении придворные, не хлопотал об ордене Белого Орла, который давно бы дан ему был от Польского двора, и, наконец получив ее, нимало не возгордился. Когда он стоял с полком Новотроицким кирасирским в Варшаве, все его любили и по выходе оттуда в Россию благословляли его добродетельные поступки с тамошними обывателями. Ни один русский солдат, офицер, генерал не побывал в Польше без того, чтоб не вывезти оттуда кучу червонцев и страшные клятвы народа; один, можно сказать, барон Строганов, простоявши там несколько лет с конным полком, никого не раздражил, никого не обидел. По таким хоть не громким, но всегда похвальным деяниям, можно ли ему отказать в титле добродетельнейшего мужа? Он был точно таким, а в отношении ко мне, я должен признаться, что из всех моих родных никто мне столько не оказал доброхотства, как он, особливо в последние годы своей жизни. Он любил волочиться, красота его давала ему право на счастливейшие страсти, но никогда он слабости женщин не выводил наружу, и ничье имя от него не страшилось стыда публичного. Но кто без недостатков? И он имел свои пороки. Насмешливый нрав и язвительные шутки часто делали его несносным и многих, приближенных к нему, так едко оскорбляли, что самые благодеянии его теряли всю свою цену и даже обращались в тягость. В шутках своих он часто не щадил ничего святого, хотя после бурных дней своей молодости он сделался настоящим христианином и умер сорока шести лет, напутствуем всеми дарами благодати. Много способствовало к исправлению его мыслей насчет религии то, что он попал в секту мартинистов. О них говорить здесь не мое дело, замечу только, что все под сим названием вельможи и простолюдины обращали на себя строгое внимание Екатерины и были ей очень не нравны. Она сама сочинила на них. комедии, кои разыгрывались публично. Дядя мой, однако ж, несмотря на то, упорно держался их секты и в этом случае оказал всю стойкость своего характера. Трудно решить, кстати или нет он держался ее тогда так сильно, впрочем, и мартинисты его времени совсем еще не то были, чем обнаружились после, и нет сомнения, что дядя мой вышел бы из их сословия, когда бы мог предвидеть, что при первых днях сего общества религия была одна только личина самых хитрых замыслов политических. Екатерина это предвидела очень рано, но она была гений, а обыкновенным умам простительно плениться наружностию. Обхождение дяди моего с фаворитом и племянником его Мамоновым можно также назвать нравственным подвигом. Вот сокращенная биография моего дяди. Благодарность требовала от меня сего отрывка, и я жалею, что перо мое не может стать в меру чувств моих к сему достопочтенному сроднику, с которым я иногда имел распри, но нимало не колеблюсь на гробе его признаваться, что всегда в них более был виноват я, нежели он. Пусть сие признание загладит все мои пред ним проступки. Мир праху его, и свет небесный бессмертной душе! Смертью его разрушился союз наших семейств. После него остались две дочери и сын. Те вышли замуж, а тот женился, но с нами они сделались родня понаслышке, приятели по моде и, забыв нас, доставили нам случай предать их самих забвению.
Свободное копирование
