Недолго мы в Москве наслаждались тишиной и спокойствием. Политика европейская на все лучшие домы навела облако печали. Швед, сосед лукавый, воспользовавшись войной нашей с турками, захотел попробовать счастия и поворотить старинные свои области, Россиею издревле завоеванные. Замысел безрассудный, уподобляющий его Карлу, но по обстоятельствам мог Россию потревожить. Финляндия была без крепостей и без обороны. В надежде на слабость своего соседа Екатерина никогда не держала там значительных войск. Гарнизоны стояли кое-где только, для формы. Пушки чугунные на изломанных лафетах вросли в землю, и вся Финляндия была край совсем обнаженный всякой помощи. Потемкин с армией, составленной из всех лучших полков и людей, оборонялся против музульман. Екатерина должна была по необходимости ускорить средствами защитить свои границы к северу. Уже коварный швед, напавши на них нечаянно, овладел крепостцою Нейшлот, как 30 числа июня государыня выпустила манифест о новой войне с Швецией, и в то же время повеление дано гвардии отрядить по 1 баталиону в поход под командою графа Пушкина, который наречен полководцем всей шведской армии. Она очень мала была на первый случай, но, по крайней мере, удобна дать отпор коварному неприятелю. Сколько можно было собрать разных команд по крепостям и малым городкам около Петербурга, все выступили в поход. Для гвардии ново было идтить драться. Со времян императрицы Анны они не видали ни пули, ни картечи. Но нужда заставила Екатерину не пожалеть и отборнейших сих телохранителей.
Не было дома в Москве, в котором бы не заплакали, узнав о сей новой заворохе. Во всяком семействе был сын, или муж, или брат в гвардии. Еще никто не выступил в поход, а уже в Москве рассказывали, кто убит, кто ранен, как обыкновенно то в ней водится. Фанфароны петербургские сами прибавляли ужасу, описывая свои страшные сборы и требуя отвсюда денег на воинские доспехи. Везде плакали, везде посылали к молодым людям деньги, и печаль, и убыток всех погрузил в мрачное состояние. Полковые наши начальники начали многих отпускных офицеров требовать к полкам и заочно наряжать их в поход. Туча еще не гремела над нашим домом, но родители мои, особливо матушка, и жена уже беспокоились на счет мой. Мне бы не досталось по очереди в поход, потому что я был младший капитан-поручик, но казалось стыдно в такое смутное время жить дома и ежели не забавляться, по крайней мере, ощущать всю негу спокойнейшей жизни, тогда как товарищи мои должны были стоять под ядрами и лишаться последнего дыхания. Подействовал восторг мужественный и на меня. Я запылал и предался природному энтузиазму к славе. В мои тогдашние лета редко рассуждали о том, в чем состояла настоящая. Шум и треск оружия похищали ее место, и там только, казалось, обитала слава, где можно или свой череп дать раскроить, или разнести его другому во исполнение высочайшего манифеста. Видя, что меня полк не вызывает, а многие мои однополчане скачут к своим местам и по повелению, и по произволу, я посоветовался с батюшкой и открыл ему намерение мое лететь против супостата.
Опыты давно научили отца моего глядеть на вещи с рассудком и без вспыльчивости. Он радовался моему восхищению, но почитал обязанностию своей удержать безрассудный порыв моего сердца, а дабы согласить меня с собою, он посоветовал мне, не предпринимая напрасных убытков, скакавши в полк, может быть, без нужды, написать предварительно письмо к графу Брюсу, изложить в нем мою готовность идтить в поход и ждать спокойно его повеления. Так и сделано. Письмо написано, отправлено, и в конце года приложится с него копия, дабы дети мои видели, как я думал и чувствовал при такой важной эпохе в жизни моей. Граф Брюс ни слова мне не отвечал ни приватно, ни публично. Баталионы вышли в поход, но меня как младшего не удостоили чести добиваться смерти или увечья. Итак, я остался дома в своей семье доживать свой отпуск благополучно. Для самолюбия моего колко было молчание графа Брюса, которое доказывало, что он никакого внимания не обратил на мой отзыв и не уважил в молодом человеке благородного побуждения ревностного офицера, но, живучи в школе моего отца, я уже наслушался от него, что в России ни за что не хвалят, а за все бранят, и равнодушно учился принимать все подобные обиды в будущей моей жизни. Честь обязывает нас поступать так, как велят ее законы, внешние поступки не могут приносить нам стыда, а потому не должны и действовать на наше сердце. Мать моя и жена с тайным удовольствием принимали причину моего огорчения и очень были ради, что до меня еще не дошла очередь на ножи выходить с себе подобным.
Свободное копирование
