Мы в Тирасполе. Вино и мамалыга.
Я пошёл поглазеть на французов, которые раскинулись бивуаком неподалёку от города. Они были чистые, румяные и синенькие. Невозмутимо смотрели на нас эти розовые и гигиеничные дети. Они были такие спокойные…
А мы?
Я при санпоезде. Мне дали два вагона тифозных, и сам я заболел тифом.
Меня, как собаку, швырнули на вагонную полку. У меня высокая температура, а санитар целует меня, плачет пьяными слезами и даёт солёной колбасы… Я вышел из вагона… Идёт главный врач санпоезда:
— Ты почему вышел из вагона?
— А что же меня бросили, как собаку, без всякой помощи? Пока здоров, так и нужен…
— Иди ложись в вагоне.
— Не пойду. Вы положите меня в мягкий вагон.
— Ступай. Не то шомполов отведаешь.
— Не забывайте, что я из гайдамацкого полка…
— А… вон ты как? Ну, я с тобой расквитаюсь.
Рядом стоит штабной эшелон, и старшины в новеньких галифе, разгуливая у поблёскивающих вагонов, кричат в нашу сторону:
— Гоните их в шею!
Я пошёл в вагон и лёг.
К румынскому королю поехала делегация просить, чтобы нас пропустили в Румынию… Неподалёку — стрельба. Горят подожжённые казаками эшелоны…
Наконец едем через мост на Бендеры… Из окон выглядывать запрещено. За невыполнение приказа — расстрел.