XXIX
Ещё когда я работал учеником в маркшейдерском бюро нашего завода, я никак не мог даже во время работы не грезить о своей любви к Дусе. Она так и стояла всегда перед моими глазами. Гипноз любви!
Однажды я так размечтался, представляя лицо моей первой любимой, что, забыв обо всём на свете, дунул на волосинку, чтобы дыханием сдуть её с рейсфедера, который я держал над раскрытым планом выработок шахты, готовясь перенести его на кальку.
И — о ужас — я сдул не только волосинку, но и тушь, черно и густо забрызгавшую план.
Наш начальник, Розвал, покраснел, как петушиный гребень, и заорал на меня: «Болван!»
Я спокойно подошёл к вешалке, снял свой пиджак и, одеваясь, сказал:
— Я сюда пришёл не для того, чтобы мной помыкали.
И пошёл за расчётом.
Товарищи говорили мне, что скоро мобилизация моего года и меня возьмут на войну, но я не слушал их.
Управляющий заводом Вульфиус хорошо ко мне относился, он позвал меня к себе.
— Что же вы, Володя, как изнеженная девица. Я позвонил Розвалу, и он перед вами извинится. Идите наверх.
Розвал с улыбкой посмотрел на меня:
— Ну что, Володя, давайте помиримся.
— Давайте.
Но я не зарабатывал себе даже на башмаки и вместо того, чтоб помогать матери, сидел у неё на шее.
Я взял отпуск и поехал в ту школу, где раньше учился.
У правляющий Григорий Павлович Фиалковский сказал, что меня могут принять только в первый класс и надо сдать конкурсные экзамены. Я же в числе самых лучших учеников перешёл во второй класс, и вот — экзамен.
Выхода не было, и я согласился.
Экзамены я выдержал, но на медицинской комиссии у меня нашли анемию, и я должен был ехать домой.
Я решил идти на войну добровольцем. Мать меня благословила, товарищ дал денег на дорогу к военному начальнику.
На одной станции я встретил школьного товарища Жоржа Науменко, и он посоветовал мне обратиться к железнодорожному лекарю. Может, у меня нет анемии, и тогда меня примут в школу.
Со свидетельством, что у меня нет анемии, я приехал в школу.
Управляющий глянул на меня.
— Сколько заплатили?
Я ничего не сказал.
— Но ваше место занято кандидатом, и мы не можем вас принять.
— Я готов жить в сторожке, лишь бы учиться. Вы же знаете, что у меня умер отец и единственная надежда помочь матери — это закончить ваше училище.
— Хорошо. Я поставлю вопрос на педагогическом совете.
Я едва не сошёл с ума, пока шёл совет.
Наконец выходит управляющий.
— Вы приняты, но будете учиться за свой счёт и не должны болеть.
Это же всё равно что меня не приняли, ведь даже при живом отце я был стипендиатом. А как же теперь?..
Я отправился на завод к Вульфиусу, и он, немец, совсем чужой мне человек, согласился платить за меня. Он знал, что я пишу стихи, но когда я говорил ему ещё на заводе, что хочу учиться, он одобрял моё намерение. Говорил:
— Лучше быть хорошим агрономом, чем плохим поэтом.
Я снова стал учеником. Но постоянно опасался, что заболею и тогда меня исключат из школы.
Мне даже так и снилось, что я болен и должен ехать домой. Я рыдал во сне. А утром товарищи спрашивали меня:
— Чего ты плакал, Володя?
За несколько дней до рождественских каникул я не выдержал постоянной тревоги. Когда в шесть утра позвонили на работу, я не смог подняться.
Я заболел.
Пришёл управляющий.
Его ненавистные, в кровавых прожилках поросячьи глазки издевательски уставились на меня:
— Вы же обещали не болеть.
Я молчал.
Что я мог сказать этому палачу, от которого зависела моя жизнь?
Мы его прозвали «Плюшкин».
Во время летних и весенних работ он следил за нами в бинокль с балкона, собирал ржавые гвоздики и клал их в карман своего белоснежного пиджака.
Сына своего Павлика он тоже заставлял собирать гвоздики и платил ему по копейке за дюжину.
Он часто приходил смотреть, как мы работаем. Были хлопцы, которые начинали яростно копать, как только появлялся управляющий, а когда его не было, ничего не делали. А я работал и отдыхал, хоть был управляющий, хоть его не было.
И хлопцев, работающих только у него на глазах, он хвалил, а меня ругал.
А вокруг шумели посадки шелковицы и диких маслин, и я часто писал там стихи.
Управляющий издевался надо мной.
— Вот вы, Сосюра, поэт. Почему бы вам не написать про поросят. Это так поэтично…
Свободное копирование
