Перед тем как попасть в село, мы приехали в Харьков. Жили на Петинской улице, 110. Приют нам дал дедушка по матери. А деда по отцу уже не было в живых.
У маминого отца было две дочери и три сына: Клава, Нина, Лёня, Костя и Баня.
Дедушка часто выпивал, и тогда он становился буйным. Ужасно ругался с бабушкой и детьми, с мамой — тоже. На меня эти ссоры действовали как гроза без грома… Бесконечными молниями они опаляли мою душу… Так бывало часто.
Только мне казалось странным, что они все ругаются да ругаются, а не дерутся… Это было жутко — ожидание драки, наверное, с топорами и прочим.
Дрожа от ужаса, я всё ждал, когда же начнут драться… А они не дрались, только ругались… Комната наполнялась наэлектризованной бурей, разрывающей на части моё сердечко. Это — как перед выстрелом. Не так страшен выстрел, как его ожидание.
Все они, кроме моего отца, были отчаянные неврастеники. Все как туго натянутые струны, полные угрожающего звона, готовые вот-вот порваться…
Я бегал на улицу и на шумных, пёстрых тротуарах пел с мальчишками:
Вставай, поднимайся, рабочий народ!..
Только вместо «крик мести народной» мы пели: «крицместер народный».
Это был 1905 год.
Дядя Ваня учился в мастерской жестянщика, но мечтал стать машинистом. Ещё маленьким он пел:
Тут, тут
поезд стоит пять минут.
Его мечта осуществилась.
Но об этом позже.
А когда мы вернулись в село, в родную Третью Роту, я видел рабочую и крестьянскую манифестацию.
Через площадь на Красную улицу шли молодые парни в пиджаках и ярко начищенных ботинках.
Они шли медленно и пели:
А у Питере, на троне,
сидит чучело в короне…
Они пели против царя.
А полицейские попрятались.
Рабочие шли к содовому заводу…
Так и стоит она перед моими глазами, яркая, смелая и спокойная, не боящаяся никого манифестация.
Я тогда не понимал, зачем это делается, но мне нравилось море людей в ярких под солнцем рубахах, подпоясанных красивыми шнурками с кистями. Они шли, твёрдо ставя ноги на пыльную летнюю землю, эти светлые и до слёз родные мне хозяева нашей земли.
Мама говорила, что они идут завоёвывать свободу, а у папы глаза были светлые-светлые, как у орла, глядящего на солнце.