Массу эмоций вызвала институтская воинская повинность. Была военная кафедра, нас выпускали командирами взвода химических войск. В течение двухлетних каникул мы служили непосредственно в воинской части, расположенной во Фролищевой Пустыни (Горьковская область). Были у меня опасения - выдержу ли— Лагеря спаяли студентов и закалили. Остались добрые воспоминания, хотя было совсем нелегко, но ощущение единого мужского братства, взаимовыручка - категории в то время реакции весьма редкие.
Первые летние лагеря я служил вместе со студентами механиками, жили в палатках, работали с боевым ипритом, в герметичных костюмах и хорошо пригнанных противогазах, но офицер, постоянно проводивший занятия, был в фурункулах, а мы, раздеваясь, выливали пот из резиновых сапог. Форсировали реку, пришлось мне в полной амуниции идти метров 4 - 5 под водой. Бежали дистанцию в противогазах, а отстающих сержант подгонял, бросая им под ноги взрыв-пакет со слезоточивым газом - хлорацетофеноном. Стирали по неопытности ступни до крови, были и ночные марш-броски. Послали несколько человек в качестве грузчиков из лагеря в село на машине. Приехали к зданию каменной, старинной кладки, церкви. Вошёл я и оторопел - стены расписаны хорошо сохранившимися фресками, в некоторые - вбиты костыли для амуниции. Надпись удалось прочесть - заложен храм по велению Петра 1. Место пустынное, хотя и не угрюмое - перелески; армейские лагеря здесь много лет. Запомнилось: "Гора длинная".
Вторая поездка в лагеря, уже на старших курсах, была с потоком энергетического факультета. Уже не салаги, и часть знакомая, да и привезли нас и учили полковники с военной кафедры института, а в воинской части редко бывал офицер старше капитана в звании. Полковники нас, студентов, не муштровали, вели себя либерально и выручали при местных конфликтах не раз: местное начальство перед ними тянулось. Хулиганили мы. Мальчик-ефрейтор, наш командир, по деревенскому своему разумению, не любил грамотных, пытался всячески унизить, срывался на визг. Ночью его накрыли шинелью и отмутузили его же сапогами. У нас же были обмотки, управлялись мы с ними плохо. Юра Вирский - актёр институтского театра, сразу после отбоя кричал хорошо поставленным голосом: "Лагерь, слушай, такому-то дню лагерной службы - п...дец!" - дружно откликались все палатки. Искали виновных и зачинщиков, но все были свои, а те, кого посадили на гауптвахту, жили, как на курорте - им передавалась еда и курево. Среди тишины ночи из офицерского домика кто-то справлял нужду с крылечка. Скучавший студент-часовой гаркнул: "Лагерь, смирно! На линейку!"
Садились в лесу, спускали штаны, жаловались на живот, а интеллигентный полковник не мог долгое время продолжить учения. Рявкнули похабщину и при прощании с лагерем в присутствии семей местных офицеров - явное свинство. Ехали в теплушках домой, вагоны имели телефонную связь. Подъехали к городу Владимиру (сверкали на солнце купола соборов), эшелон кто-то рискнул поставить на первый путь. Выскочили на платформу, определили направление ветра и через 2- 3 минуты всё вокруг было затянуто густым дымом. Везли домой сэкономленные шашки, взрывпакеты. Полковники передали по вагонной связи: "за грамотно поставленную завесу - благодарность! За хамское поведение, двери теплушек будут закрыты до Москвы, ходите под себя!.."
Кормили в лагерях достаточно плотно, хотя перловая каша - "шрапнель" не сразу стала любимой. Но вот очень рослый студент - Стежинский нуждался в еде. Дежурил я на кухне, Стежинский открывал большие жестяные банки с тушёнкой, где было много сала. Открывал и снимал пробу. Стало ему плохо, отправили в лазарет.
В строю, потные и усталые, вдохновенно пели песни, это помогало: "Солнце скрылось за горою, затуманились речные перекаты, а дорогою степною шли домой с войны советские солдаты. От жары, от злого солнца гимнастёрки на плечах повыгорали..." и ещё вечером: "Дождь проливным потоком стучит ко мне в окно, ты от меня так далеко, писем уж нет давно..."
Душевно было, как это ни странно, и в строю колонны института на демонстрациях. Наш институт шёл в колонне Бауманского района, и из-за его идейности, нас подпускали близко к Мавзолею на Красной площади. Много пели, по дороге брали у лоточников бутерброд с килечкой и 100 граммов, а у Мавзолея - деревенели, смотрели, как зомби на Сталина и рявкали: "Ура!"
Сейчас МИХМ совсем другой, он расстроился, перешёл на коммерческие взаимоотношения со студентами, вместо крепких практиков-учёных появились преподаватели-прохиндеи и общее неверие в благополучное будущее.
Свободное копирование
