Возвращусь к событиям зимы 1940/41 года.
Был у моего брата Владимира давнишний, еще с начала двадцатых годов, хороший знакомый — Сергей Николаевич Дурылин, из тех интеллигентов-народников, которые в начале революции оставили свою литературную деятельность и приняли сан священника. Я о нем рассказывал как о режиссере домашнего спектакля Нерсесовых "Женитьба".
Он был сослан в Томскую область, вернулся, устроился в Иванове, ставил в тамошнем театре спектакли, в том числе "Анну Каренину", которую сам же переделал из романа в пьесу. В 1937 году, когда стольких сажали, он, наоборот, был реабилитирован. Его весьма энергичная жена, бывшая монахиня, построила в это трудное время дачу в Болшеве под Москвой. Там он и зажил, успешно писал статьи в газеты и журналы о театрах, о знаменитых артистах и стал известным театральным критиком. Был он близок с Игорем Ильинским, Обуховой, Неждановой, Грабарем, являлся другом Нестерова, который написал его портрет. Сидит чернобородый, в очках, монах, положив руку на стол, ряса черная, стена черная, на столике пачка книг в темных переплетах, одна книга, самая толстая, в ярко-красном переплете. Называется портрет "Тяжкие думы". Он находится теперь в музее Духовной академии в Загорске.
Брат Владимир рассказал Дурылину обо мне, безуспешно мечтающем стать писателем. Дурылин загорелся и сказал ему: пусть ваш брат напишет пьесу, обязательно на современную тему, и чтобы обязательно была роль Игорю Ильинскому. Если получится, я помогу ее устроить в Малый театр.
Когда мать написала мне обо всем этом, я, как говорится, весь затрепетал от вновь проснувшихся в моем сердце чувств и желания творить.
А сюжет у меня сразу нашелся. Это судьба нашего гавриловополянского старшего геолога Серафима Григорьевича Соколова — Шестикрылого Серафима. Он был увлечен работой на грандиозной стройке, а жена к нему не ехала, оставалась в своей уютной московской квартире. И я сразу собрался творить. Но где? Когда? И керосину нет.
Выход я нашел. Это по домам керосин не дают. А на работе — совсем другое дело. Каждое утро, превозмогая лень, я вскакивал в шесть утра и шел в избушку, где помещалась наша камералка. Пока не являлись к восьми часам наши геологи, я мог в полной тишине творить. И за два месяца накатал пьесу "Московская квартира". Кроме энтузиаста-геолога и его жены, я еще всунул в действие его тестя профессора, еще трех-четырех героев, в том числе комического дядюшку, которого списал с куйбышевского бильярдного маркера.
Геологи были убеждены, что я встаю так рано, чтобы обрабатывать материалы. На случай их внезапного прихода я держал на столе арифмометр, счеты и вычислительные ведомости. Заслышав в сенях шаги, я тотчас же прикрывал ведомостями свое детище. Когда пьеса была готова, я ее отослал своей старшей сестре Соне отпечатать на машинке.
Теперь требовалось найти благовидный предлог ехать в Москву как минимум на три дня. Пришлось мне схитрить.
Свободное копирование
