Европейское физическое общество - 1

Европейское физическое общество

Проблема соединения науки с высшей школой, с одной стороны, и с промышленностью — с другой, волновала ученых во всем мире. В 1968 было образовано Европейское физическое общество — ЕФО (European Physical Society). Оно было организовано с целью координирования физических исследований, обмена научной информацией в области физики и развития преподавания физики в Европе. Оно и сейчас существует, но, кажется, сейчас в нашей стране перестали им интересоваться.

Это общество было очень интересно с двух точек зрения: во-первых, это передний край науки, ты видишь людей и понимаешь, куда движется наука и какими людьми это делается. Второй функцией было взаимодействие науки с промышленностью, «охота за головами», подбор руководящих кадров в компании, которые занимались новой техникой. В советское время это нас мало волновало, но было очень существенно для других участников.

По Уставу членами ЕФО могли быть как отдельные ученые, так и научные общества. Там были представители крупных фирм — Филипса, Томпсона, Сименса, которые интересовались прикладными проблемами. Наша Академия наук являлась коллективным членом ЕФО, а Арцимович[1] и Прохоров[2] стали его индивидуальными членами.

Я попал в ЕФО по рекомендации Арцимовича. В 1976 меня избрали в состав исполкома, а в 1978–81 годах был вице-президентом ЕФО.

Штаб-квартира общества располагалась в Женеве, и еще был филиал Секретариата в Праге. Общество регулярно проводило конференции, а раз в год в разных странах заседал Совет, который руководил всей деятельностью ЕФО. Один раз Совет собрался в Таллине.

С 1972 года президентом общества стал Казимир[3], очень крупный физик, один из последних учеников Бора, который был известен не только работами в области теоретической физики, но тем, что он руководил научно-исследовательскими лабораториями фирмы «Филипс».

Казимир был очень остроумным человеком, мастером произнесения речей на заседаниях и особенно на банкетах, которые следовали за заседаниями. Он обладал знанием языков и обычаев разных стран и превосходно ориентировался в международной обстановке.

Когда он руководил компанией «Филипс», то был ответственен за разработку и производство ферритов. Все современные технические игрушки были бы невозможны без ферритов — целая отрасль промышленности тоннами изготовляет эти магнитные материалы. Последний раз я видел Казимира, когда ездил выступать в Голландию на торжественные чтения, где я рассказывал о своих работах по росту народонаселения. Казимир туда приехал, это было очень трогательно с его стороны: он был уже очень старым и вскоре после этого скончался. Это были лекции имени Холста[4], основателя лаборатории «Филипса». Холст работал в Лейдене, был аспирантом Каммерлинг-Оннеса[5], который заложил основы физики низких температур и открыл явление сверхпроводимости. Эта работа была сделана совместно с Холстом и в 1913 году Каммерлинг-Оннес получил за это открытие Нобелевскую премию.

Холст основал исследовательский отдел компании «Филипс» — крупнейшую в Европе лабораторию прикладной физики, и в его честь раз в год проводятся чтения, на которые приглашают людей, которым есть что рассказать. Интересно, что компания изобрела технологию производства магнитных кассет, и они могли взять патент на это изобретение, но решили, что лучше дать их в общее употребление, и тогда будет такой расцвет магнитофонных записей, что они покроют все расходы на производстве магнитофонов. Так это и произошло. Потом они сделали не менее существенный прорыв — разработали технологию записи на компакт-диски. После лекции меня водили по лабораториям и рассказывали, как они разрабатывали хитрую технологию управления головками для считывания и записи информации.

Это был пример взаимодействия науки с промышленностью, у нас, к сожалению, ничего подобного сделать не удалось, внедрение научных достижений в практику — это одна из проблем, которая стоит до сих пор. Атомный проект был практически уникальным явлением, а первым успешным соединением науки с промышленностью был Главкислород, организованный Петром Леонидовичем. Еще в Англии он никогда не избегал сотрудничества с производственными компаниями, хотя Резерфорд предостерегал его, говоря, что нельзя одновременно служить Богу и Мамоне.

Соединение науки с образованием тоже было реализовано «Филипсом». В Эйндховене, где расположены лаборатории «Филипса» создан Технический университет. В Голландии еще со времен Гюйгенса очень развита наука, в этой маленькой стране университет есть чуть ли не в каждом городе. Работая в ЕФО, я обращал внимание на преподавание физики в университетах разных стран. Тогда было очень немного людей, которые обладали возможностью ездить по миру. Я рассказывал об увиденном на кафедре в Физтехе, мы много обсуждали различные подходы к обучению с Белоцерковским. Без этого Физтех, возможно, выглядел бы иначе, европейский опыт в этом отношении был очень ценен.

ЕФО присуждало премии за работы в области физики, деньги для этого предоставляла американская компания Хьюлетт-Паккард. Как вице-президент, я был председателем комиссии по присуждению этих премий. Последний раз моего председательства заседание проходило в Стамбуле. Из семи членов комиссии трое не приехали, и мы должны были вчетвером решить, кому дать эту премию. На конкурс было прислано пять работ, три отсеялись сразу и осталось две: одна — довольно известного профессора Силверы из Гамбурга, который заявил, что получил новую форму водорода при низких температурах в присутствии сильных магнитных полей, а другая — Клауса фон Клитцинга[6], который открыл то, что теперь называется квантовым эффектом Холла, очень интересное фундаментальное явление.

В то время Клитцинг был малоизвестным кандидатом наук Технического университета в Мюнхене. При обсуждении наша комиссия из четырех человек раскололась надвое: двое были за то, чтобы дать премию Силвере, а я и еще один профессор женевского университета — за Клитцинга. И хотя считалось, что комиссия заседает закрыто и никто ничего не знает, нас все хватали за пуговицы и советовали, кого мы должны наградить. Так прошло несколько дней, надо принимать решение. И тут я заявил, что как у председателя, у меня есть маленькая дельта, которая может снять этот dead-lock. «Давайте, — сказал я, — дадим премию фон Клитцингу, а в будущем году будет новая комиссия, и тогда Силвера будет иметь некоторое преимущество». На том и порешили, а через два года Клитцингу дали за эту работу Нобелевскую премию. А работа Силверы была впоследствии подвергнута сомнению, хотя премию ЕФО он получил. Вот такая была интрига.

Опыт международных премий показал, как важно обязательно участвовать в этих интригах: мы вам, вы нам… Ряд советских ученых — академики Гуляев[7], Келдыш, Покровский, Алферов (впоследствии получивший Нобелевскую премию) — получили премии ЕФО при моей агитации. Потом я стал экспертом ЮНЕСКО по присуждению премии Калинги и прекрасно видел, как закулисно идут всякие разговоры, кому дать, кому не дать, что будет справедливо, а что нет, это делается на человеческой, часто неформальной основе. При этом учитываются и региональные вопросы, и политика в международном масштабе.

В свое время в 1968 году я работал в комиссии по присуждению премии Ленинского комсомола. В СССР это была третья по значению премия: Ленинская премия, Государственная премия и премия Ленинского комсомола — 10 000, 5000 и 3000 рублей, соответственно. Комиссию возглавлял Евгений Велихов[8], и были две подкомиссии: по точным наукам и технике и по гуманитарным наукам.

Одним из возможных претендентов на премию по гуманитарным наукам был Сергей Аверинцев[9]. Тогда это был очень молодой, подающий надежды ученый, который написал диссертацию о Плутархе. Однако гуманитарии столкнулись на непримиримых позициях: одни говорили, что Аверинцев — светоч и надежда нашей науки, а другие — что он религиозный мистик, и премия Ленинского комсомола — последнее, что ему светит. И никто уступать не хотел.

Велихов и секретарь комиссии, Борис Мокроусов из ЦК ВЛКСМ, попросили меня, работающего в подкомиссии по точным наукам и инженерии, разобраться. Я с интересом прочитал диссертацию, был покорен стилем и эрудицией в аргументации молодого ученого и не мог обнаружить религиозного оттенка. Не сразу, но я нашел способ, как примирить позиции и написал соответствующее заключение, в результате которого Сергей Аверинцев получил премию Ленинского комсомола. Если бы этого не случилось, его бы заклеймили как религиозного мистика, и может быть, его карьера была бы совсем другой. Так он стал академиком, блестящим представителем нашей науки мирового масштаба.