Началась она с того, что я вступил в ряды Красной Армии, штурмовавшей Перекоп. Меня направили к Павлу Ефимовичу Дыбенко. Узнав, что я цирковой артист, Дыбенко назначил меня начальником агитпоезда и собственноручно вручил мандат.
В это же время довелось мне познакомиться и с Александрой Михайловной Коллонтай. Она часто приходила к нам и принимала участие в нашей работе: критиковала репертуар, приносила стихи Демьяна Бедного и даже помогала на репетициях.
Когда стало известно о восстании в Керчи каменоломщиков, которые скрывались уже несколько месяцев в катакомбах, и о жестоком подавлении этого восстания белогвардейцами и интервентами, решили выяснить обстановку в городе и связаться с уцелевшими подпольщиками. Меня пригласили к Дыбенко. У него находились А. М. Коллонтай и комиссар Александр Гин, мой земляк, тоже артист-любитель нашего Керченского цирка.
- Тарахно,- сказал мне Дыбенко,- придется тебе пробраться в Керчь, выяснить обстановку и связаться с теми, кто уцелел...
И вот с афишами и программами цирка Чинизелли в кармане, под видом артиста, ищущего работу, я отправился в путь. Но в нескольких километрах от Бердянска наш поезд неожиданно остановился. Это были махновцы.
Всех пассажиров выгнали из вагонов и выстроили в шеренгу. Началась проверка документов и краткий допрос - кто, куда едет, есть ли золото или другие ценности? Есть - выкладывай, и чтоб духу твоего не было.
Пока одни занимались этой "процедурой", другие выносили из вагонов вещи пассажиров - чемоданы, сундуки, мешки - и грузили их на тачанки.
- Ты хто будешь? - ткнул меня в грудь рукоятью плетки рослый рыжий махновец.- Куда и зачем едешь? - Я молча вынул из кармана афишу Харьковского цирка Чинизелли.
- Актерщик, значит,- догадался тот.- К тачанке!
У тачанок уже собралось несколько пассажиров.
Поздно вечером пригнали нас в Бердянск. Меня вывели из общей колонны и втолкнули в темный коридор. Утром за мной пришел тот же рыжий верзила.
- Вот что, актерщик,- сказал он.- Сейчас я тебя сведу с другими такими, как ты. Иди и готовься, сегодня сам батька Махно будет смотреть ваш концерт.
Верзила привел меня в городской кинотеатр. К своему большому удивлению, я встретил здесь цирковых борцов - Лапина, Загоруйко, Муратова, Пасунько, Кара-Замукова, Кахута, Старошвили, Петерсона и других. Они сидели на сцене за столом. На столе стоял чайник с кипятком и лежали ломти хлеба. У стены на длинной широкой скамейке лежал Иван Максимович Поддубный в теплом халате. У его ног сидел, подперев голову руками, арбитр дядя Ваня - И. В. Лебедев. Настроение у всех было мрачное.
- Пвтруша! - поднялся со скамейки Поддубный.- Каким ветром? - Иван Максимович крепко обнял меня, мы расцеловались.
Я узнал, что все они приехали в Бердянск на чемпионат французской борьбы. Но Бердянск в это время захватили махновцы. Город замер, жители попрятались, даже базар не собирался. Кому теперь был нужен чемпионат?
- Вот и сидим, - тяжело вздохнул Поддубный, - как мыши в норе. И не в плену, а уйти из этой западни невозможно. Махно задумал развлечь своих головорезов, вот и держит нас.
- Меня, говорю, постигла та же участь.
Вечером зал кинотеатра заполнили махновцы. Расселись на скамейках, подоконниках и просто на полу, курили, грызли семечки, шумели. Стало тихо, когда в зал нервной походкой вошел Махно в сопровождении все того же рыжего верзилы, как я теперь понял, адъютанта, и плюхнулся в приготовленное для него старое кресло.
На сцену вбежал адъютант, поднял руку и произнес:
- Хай будэ тыхо, позаяк здеся присутствуе наш атаман батько Махно своей собственной персоной, который, будучи большим знатоком и ценителем всякой концерты, соблаговолил дать нам представление актерщиков.
Махновцы неистово заколотили в ладоши и что-то орали. Махно величественно повернул голову, покрытую длинными жирными волосами, и безучастным взором обвел свое "доблестное" войско. В зале воцарилась тишина.
Первым на сцену вышел я. Спел куплеты. Махно сделал кислую мину. После "Хаз Булата" улыбнулся и поаплодировал. Затем начался чемпионат французской борьбы.
На сцену вышло несколько борцов. Дядя Ваня объявил их имена. Когда было произнесено имя Поддубного, Махно вскочил со своего кресла и заколотил в мясистые ладони. Зал последовал его примеру.
Борцы работали вяло. Некоторое время Махно, как мне показалось, делал вид, что его это захватывает, что он знает в борьбе толк. Но скоро ему надоело притворяться.
Махно кивнул своему адъютанту, тот нагнулся к нему, а затем вышел на сцену. Прервав схватку Стецуры с Лапиным, объявил:
- Хай будэ тыхо!
Шум улегся.
- Батько велив, щоб с етым вот актерщиком,- он показал на Стецуру,- боролся наш Грыцько. Выходь, Грыцьку!
Махновцы захлопали, заорали, засвистели. На сцену поднялся здоровенный увалень, обвешанный пулеметными лентами, и стал раздеваться.
- Покажи ему, Грыцьку, дэ раки зимують! - орали махновцы.
Адъютант поднял руку.
- А еще наш батько Махно велив сказать тебе, Грыцьку, што ежели ты, шельма, не покладешь этого актерщика на лопатки, он собственноручно пристрелит тебя, як собаку.
Дело принимало крутой оборот.
- Надо красиво вести игру,- сказал дядя Ваня,- и на десятой минуте лечь под махновца. Иначе не миновать беды.
- Ни за что! - запротестовал Поддубный.- Лучше проучить наглецов.
Но Ивана Максимовича поддержали немногие. Стецура действительно повозился минут пять с махновцем, а затем поднял его и, умышленно споткнувшись, повалился на спину. Махновец торжественно сел на него верхом.
В зале начался невероятный шум, раздались возгласы одобрения, восхищения силой и ловкостью Грыцька.
Махно, довольный исходом этой схватки, поднялся на сцену и под новые одобряющие возгласы пожал руку Грыцьку.
- Молодец,- процедил он сквозь зубы.- Теперь я вижу, что ты любого из этих борцов заткнешь за пояс.
- Так воно и е, батько. Серед них не знайдется такого, кого б я не розипяв, як Исуса Хрыста.
- Это уже наглость,- рассердился Поддубный.- Я-таки проучу наглеца.
Иван Максимович, не обращая внимания на Лебедева, пытавшегося его удержать, вышел на сцену и громко сказал:
- Найдется такой! Вот он - я!
Махновец, с независимым видом прогуливавшийся по сцене, взглянул на массивную фигуру Поддубного, заметно струхнул, но делать нечего. Надо было принимать вызов.
- Не делай глупости, Максимыч,- умолял Поддубного Лебедев.- Поддайся ему. Махно аж передернуло, когда ты вызвался бороться.
- Я борец, а не гимназистка,- отрезал Иван Максимович,- нечего меня уговаривать. Пусть знают, что Поддубный не продается, если речь идет даже о самой жизни.
Схватка Поддубного с махновцем продолжалась недолго. Сделав свой знаменитый захват, Поддубный на второй минуте бросил махновского "чемпиона" на ковер и прижал его вплотную обеими лопатками к ковру.
Как были смущены и разочарованы махновцы! На какое-то время они буквально оцепенели. Но вот Махно презрительно взглянул на своего "чемпиона" и... зааплодировал. Пока Грыцько опоясывался пулеметными лентами и собирался покинуть сцену, Махно что-то сказал своему адъютанту. Тот опять поднялся на сцену.
- Батько Махно великодушно прощает Грыцькови его поражение, позаяк вин каже, що треба маты не тилько волячу силу, но и разуметь всякую технику. Батько Махно велив Грыцькови завтра чыстыты нужныкы, а актерщикам выдать из склада Милевича двадцать бутылок вина, пять килец ковбасы и тры хунты керенок. На этом концерту закрываем. Ррразойдись.
Когда зал опустел, а все мы собрались на сцене, несколько махновцев во главе с рыжим адъютантом принесли вино, колбасу и весы. Адъютант на одну тарелку весов положил трехфунтовую гирю, а на другую - керенки, в листах по 100 штук. Отвесив этих листов точно три фунта, кинул несколько листов добавки и выложил их на стол. В это время вошел Махно.
- А я тебя видел в Тифлисе,- обратился он к Поддубному.- Ты тогда боролся с Кожемякой. Ловкач ты! - Махно вынул из кармана пачку ассигнаций и, положив ее рядом с керенками, сказал:
- Это тебе мой личный приз. Так сказать, от почитателя и любителя искусств.
Иван Максимович взял со стола пачку, повертел ее в руках и, пренебрежительно швырнув на стол, удалился в дальний угол сцены. Махно сделал вид, что не заметил этого. Он как будто не замечал и того, что никто из нас не притронулся ни к вину, ни к закуске. Дав адъютанту какие-то распоряжения, Махно поспешно ушел.
- До утра будете здесь сидеть,- сказал нам адъютант и бросился догонять Махно.
Мы начали устраиваться на ночлег.
- Петруша, - обратился ко мне Поддубный, - ты видел махновские деньги? Прочитай, что там написано. Чудеса! - и он передал мне деньги.
Я взял пачку ассигнаций, оставленную Махно на столе, и стал разглядывать: под аляповатой цифрой "25" стояло: "Чем наши хуже ваших?", а купюры были изготовлены из оберточной бумаги. На другой стороне купюры была еще более поэтическая надпись: "Гоп, кума, не журыся, в Махна гроши завелыся".
Свободное копирование
