А утром на плацу проходили занятия по штыковому бою. Нелегкое это дело. По команде "Коли!" солдат, держа винтовку за приклад, должен был резко послать ее вперед, при этом левую ногу слегка согнуть, а правую вытянуть назад. Не каждый мог в таком положении удержать оружие: руки дрожали, ноги подкашивались, винтовка клонилась вниз.
- Коли! - в сотый раз командует прапорщик с золотыми зубами. После ночной оргии он не в духе, ко всему придирается, всех обзывает непристойными словами.
- Коли! Отставить! Коли! Отставить! К бою! Коли! Отставить!
Рядом со мной выбивается из сил Мирза. Его винтовка вот-вот воткнется штыком в землю.
- Ты, татарская морда, будешь когда-нибудь выполнять команду как следует?! - заорал на Мирзу прапорщик.
- Твой благородь! - замигал Мирза. - Зачем будешь сказать такой кислый слово?
- Молчать! - рявкнул прапорщик.- Три шага вперед шагом марш!
Мирза неуверенно сделал три шага вперед и повернулся лицом к прапорщику. Перепуганный, усталый, бледный, стоял он, вытянувшись в струнку. Десять, двадцать раз заставил прапорщик Мирзу колоть "противника". Мирза изнемогал.
- Коли! - хриплым голосом орал прапорщик.
Но винтовка уже выпала из рук Мирзы. Прапорщик, выругавшись, с размаху хлестнул несчастного по щеке и брезгливо вытер руку платком. И тут добродушное, веснушчатое лицо Мирзы исказилось злостью. В один миг подхватил он с земли винтовку и, дико взвизгнув, всадил штык в живот прапорщику. Тот так и повалился на спину, широко раскинув руки. Предсмертная судорога изуродовала его лицо, обнажив золотые зубы в кайме синеющих губ.
Осознав происшедшее, Мирза жалко съежился, поднял к небу дрожащие руки и прошептал:
- О аллах! О аллах!
Учения отменили, Мирзу арестовали. Нас загнали в казарму. Прапорщика похоронили с воинскими почестями. Из Киева приехали большие чины. Каждого из нас допросили, каждому дали подписать протокол допроса. И через несколько дней на плацу состоялся суд над Мирзой.
Полк был выстроен в каре, в центре стояли офицеры и священники. Привели Мирзу. Он казался безразличным. Лино заросло черной щетиной, глаза провалились. Удивленным взглядом смотрел он перед собой, словно сейчас решалась не его, Мирзы, судьба, а кого-то постороннего.
Командир полка долго говорил о преданности царю, о воинском долге. Его сменил священник проповедью о вере в бога и земных грехах. После священника кричал, угрожая тюрьмой, Сибирью и шомполами, офицер из Киева. Потом раздалась команда, из каждой роты вышло по два солдата. Их было тридцать два. Они выстроились перед Мирзой в две шеренги.
Нас развели в стороны так, чтобы пули никого не задели, но чтобы мы все видели. И мы видели, как Оглобля завязал Мирзе глаза платком. Воцарилась мертвая тишина. И в ней раздалась команда:
- За веру, царя и отечество... по преступнику...- Закрываю глаза, что-то сжимает мне горло, нечем дышать.- Пли!
И мне показалось, что это в мое тело впились все тридцать две пули. Голова закружилась, я с трудом удержался на ногах.
Раздавались еще какие-то команды, но я уже был неспособен ничего понимать. Как в бреду, поплелся я в общем строю, нас специально провели мимо, и я кинул последний взгляд на жалкий комочек в луже крови. Прощай, Мирза!
Свободное копирование
