Я решил ехать в Феодосию, заранее узнав, что там работает цирк Вяльшина. До Феодосии доехал "зайцем". И едва вышел на привокзальную площадь, как мне с афиши улыбнулось знакомое лицо Анатолия Леонидовича Дурова. Оно словно говорило мне: "Не робей, парень!" Я посчитал это хорошим предзнаменованием. Но, с другой стороны, оробел: смогу ли заикнуться о выступлении, если в цирке работает сам Дуров?
Подойдя к цирку, я, как в Керчи, покрутился около него и незаметно пробрался в конюшню. Представление уже началось, и за кулисами была та деловая кутерьма, которая очень напоминала мне наш любимый цирк.
Не успел я опомниться как следует, как строгий голос окликнул меня:
- Что вам здесь нужно, молодой человек?
- Я хотел бы у вас работать,- ответил я высокому, стройному господину едва слышно, потому что губы вдруг стали деревянными.
- А вы кто? Артист? Что-то я вас не знаю.- В его голосе послышались нотки, не предвещавшие ничего хорошего. Я заторопился:
- Нет, я не артист, но...
- Ах, не артист, так идите отсюда...
Я испугался, мне показалось, что он сейчас вытолкает меня в шею. Кругом сновали люди, по ярким костюмам я узнавал артистов. И если меня побьют здесь - тогда лучше умереть. Бормоча какие-то извинения и чуть не плача, я попятился к выходу.
- А что вы умеете делать, молодой человек? - вдруг спросил меня артист с курносым носом и крестьянским лицом. Почувствовав в его тоне доброжелательность, я торопливо сказал:
- Все, то есть нет, не все...
- Вы здешний?
- Нет, я из Керчи.
- Керчанин, значит. А как же здесь оказались?
- Приехал, ушел из дома...
- Дела... И ночевать, значит, негде?..
- Негде,- признался я.
Он хотел меня еще что-то спросить, но тут крикнули: "Лазаренко!" - и он, торопливо кивнув мне: "Подождите здесь!" - побежал на манеж. Я стоял как вкопанный, боясь, чтобы меня не прогнал тот высокий господин. Но он уже сделал вид, что не замечает меня.
Через некоторое время Лазаренко вернулся и сказал:
- Ну, рассказывай.
Ободренный его добрым и улыбчивым взглядом, я рассказал ему все - и о цирке, и о благотворительных вечерах, и о босяках, и об Убейко, и о выступлениях в кинематографе, и о Дэ-Урино, и даже о пощечине Злобина.
- Вот это да! - сказал Лазаренко, разглядывая меня.
И в этот момент я вдруг увидел Дурова. Он проходил за спиной Лазаренко. Наверное, на моем лице изобразилось что-то такое несусветное, что Лазаренко оглянулся.
- Анатолий Леонидович, смотрите-ка, парень из Керчи прибежал, Злобин ему пощечину отвесил.
Услышав о пощечине, Дуров расхохотался, и его смех сразу как-то снял с нее трагический оттенок.
- Да ты не робей! Я однажды, когда начинал, тоже получил пощечину. Стало быть, удрал из дома? С рублем в кармане и прямо в придворный цирк его императорского величества, цирк господина Вялынина? Молодец! - продолжал хохотать Дуров. - Ему спать негде. - Спать негде? Сейчас что-нибудь устроим.- И он крикнул: - Господин Отера! Пусть этот парень переночует в цирке.
- Пусть,- ответил управляющий,- будешь спать на ящике с овсом,- обратился он уже ко мне.
- Устраивайся,- сказал Лазаренко,- завтра потолкуем.
Я был рад уже и тому, что не проведу ночь под открытым небом. А завтра Лазаренко обещал "потолковать"...
Меня устроили на ящике с овсом, охапка душистого сена служила постелью.
На следующее утро я проснулся с первыми лучами солнца. Вскоре пришел Виталий Лазаренко.
- Ну, керчанин, поедешь домой? Билет я тебе куплю.
Чуть не со слезами просил я Лазаренко не отправлять меня обратно, приютить у себя, уверял, что готов перенести все, что угодно, лишь бы только стать клоуном.
Виталий Ефимович улыбнулся:
- Да ты, я вижу, еще и мечтатель. Только наша цирковая жизнь - суровая штука, держится на долгих часах упорной работы. Еще раз! Еще раз! И так до седьмого пота, и так всю жизнь! Хватит ли у тебя пороху?
- Хватит! Я буду стараться! - отвечал я и умоляюще посмотрел на Лазаренко.
Свободное копирование
