Разные люди по-разному относились ко мне. Равнодушных не было. Одни явно или скрытно причиняли вред, другие жалели. Заработок мой постепенно таял, а цены на товары поднимались. С каждым месяцем я все меньше рублей отдавал в семейную кассу.
Однажды пришел я в надежде заказов на карты в редакцию журнала "Знание — сила", а мне прямо сказали: "Вы к нам больше не ходите". В «Пионер» и в "Пионерскую правду" я и сам не пошел, из гордости, чтобы не получить и там пощечины. В журнале "Сам себе агроном", очевидно не подозревали, кого подкармливают, и предложили мне вступить к ним в штат, вручили анкету. Я взял ее, пришел в ужас от вопросов, сказал, что дома заполню, и распрощался. Только меня и видели.
Находились и доброжелатели. Не очень был знаком с нашей семьей бывший смоленский помещик, филолог по образованию, а в лагерях приобретший специальность геолога — Анатолий Михайлович Фокин. Его поразительно похоже описал Ираклий Андронников в своей повести "Загадки Н. Ф. И." Да, Фокин весьма недоверчиво встретил автора повести, когда тот явился к его родным в поисках портрета, но станешь недоверчивым, когда только что, и то благодаря хлопотам, вернешься из лагерей.
Анатолий Михайлович заказывал мне чертежи по геологии, но с условием, чтобы подавал счета и получал деньги не я, а кто-то другой, разумеется, проверенный трудящийся. Взялся быть таким посредником мой друг Валерий Перцов.
Мой новый зять Виктор Мейен несколько раз устраивал мне подобные заработки, но тоже на подставных лиц. Он меня рекомендовал своему знакомому — профессору Сергею Николаевичу Строганову, который ведал канализацией и полями орошения всей Москвы. Он про себя говорил: "Я главный начальник московского заднего прохода".
Наверное, Виктор ему про меня что-то рассказал. И сам Сергей Николаевич, и его жена принимали меня столь задушевно, словно я был их близким родным, зачастую кормили обедом и поили чаем. Заказы Строганов мне давал обширные и платил щедро. Только у него одного я получал деньги по подписанным лично мною счетам. Таков был мой единственный заработок, доказывавший, что я не являлся тем, кого ныне называют тунеядцами.
И теперь, когда я прохожу по Трехпрудному переулку, неизменно оглядываю тот трехэтажный дом, в котором жил мой благодетель…
Свободное копирование
