В эвакуации - 3

 Как-то в феврале 1942 г. сельсовет разрешил сельчанам однодневную выборочную рубку на дрова вдоль тогда ещё заросших тальником берегов Большого Иргиза. Народ потянулся с саночками по льду реки. Какие-никакие – хоть и прутья, но, если их посушить, будут дрова… Стали рубить. В какое-то время вдруг с неба раздался рёв нескольких самолётных моторов, постепенно перешедший в назойливый надсадный вой. Где-то за низкими облаками кружили чьи-то невидимые самолёты. Фашистские лётчики тогда уже «залетали» на волжские берега, из сводок было известно, как они охотились везде за любыми скоплениями людей, чтобы посеять панику… Народ обеспокоился: на снежной белизне русла реки и окружавшей заснеженной степи все мы сверху должны были смотреться, конечно, как чёрные мухи на сахаре…

 Привязав к саням всё, что успели нарубить, большинство людей – «от греха подальше» - «рвануло» обратно в село. Мы с мамой, как уже не раз «обстрелянные и кое-что уже повидавшие», продолжали свою работу. Возле нас «на лесозаготовках» осталось всего несколько наиболее «храбрых» (или «жадных») сельчан. Один из них, очень забавный дедок, периодически махал топором, а потом вдруг останавливался и, вперив палец в небо, тревожно нас вопрошал: «Гудёть, аль што?»… Постепенно, когда вой моторов стал очень громким, он совсем расстроился и, причитая «лётаеть–лётаеть» (с ударением на первом слоге), очень взволнованный, вдруг, как попало накидав в свои санки лишь несколько толстых веток и оставив нам всю остальную нарубленную кучу прутьев, помчался со своими санями обратно в село… Однако вскоре шум моторов невидимых самолётов затих. Мы, конечно, «оприходовали» брошенные дедом «дрова» и едва дотащили до дому перегруженные сани. Потом, уже много лет спустя, в семье ещё долго жила эта присказка – «лётаеть аль што», которая употреблялась в подходящих случаях…

 …Деревня была бедна зеленью. Нам, приехавшим из плодородной Украины, было странным видеть отсутствие палисадников с какими-либо деревьями перед домами и огородов возле них – кругом простиралась голая степь. Из «овощей» местные (да и то не все) обычно садили на маленьких грядках только лук. Картофеля и овощей не сажали, они не вырастали здесь из-за суши. Летние суховеи из казахской степи выжигали всё… Только в конце мая, когда в половодье разливался Б. Иргиз, вся деревня отправлялась на заливные луга для сбора щавеля... Ягод и фруктов вообще никаких не ведали. Лишь дико растущий повсеместно на пустырях паслён («поздника» или «бздника», как говорили местные) потреблялся в сыром виде всеми в качестве основного витамина, а также использовался иногда для начинки «пирожков».

 Более 60 лет спустя, уже в наши дни, мне довелось снова побывать в тех местах. Дорога из Балаково (где работает большая АЭС) в Быково-Отрог стала асфальтированной и, конечно, более оживлённой. Но в остальном здесь ничего практически не изменилось, деревня осталась почти такой же - со старыми покосившимися деревянными домами и безлесной степью вокруг.

 Большой Иргиз превратился в узкую полувысохшую речушку с пологими, как-то «сгладившимися» и совсем безлесными берегами. Никого из бывших соседей и знакомых, кого помнил, не нашёл – все, кого знал в войну взрослыми, уже давно поумирали. Своих однолеток мужского пола, ставших, как и я, 80-летними», тоже – увы - не нашёл, в деревне их не осталось…

 …Основной пищей деревенских жителей Заволжья в довоенное время и еще в сравнительно зажиточный первый год войны были супы из пшена и баранины да лепешки или блины с маслом, иногда лук с квасом. Чай не помню чтобы пили, употребляли только молоко во всех его видах. Никогда после я не пил такого вкусного топленого молока с коричневатой густой пенкой «из кринки», как осенью 1941-го, когда жизнь в деревне еще сохраняла признаки относительного довоенного колхозного благополучия. Помню, как хозяйский сын Шурка, любивший покушать, ставил перед собой стопку испечённых матерью блинов, затем в каждый блин накладывал пару ложек рассыпчатой золотистой пшённой каши, кидал туда большой кусок только что взбитого из сливок свежего масла, всё это сворачивал и, подмигнув мне, отправлял в широко раскрытый рот. Меня он тоже всегда угощал. Вообще Шурка мне очень нравился, был он, по моим понятиям, большим шутником. Я, всегда росший одним ребёнком в неполной семье без отца и не имевший никогда старшего брата, был, конечно, под большим влиянием его обаяния и авторитета.

 Однажды он приволок откуда-то толстый и страшно сучковатый пень (дрова всегда были дефицитом в степном Заволжье) и вознамерился его разрубить… Возился он с ним очень долго, наконец, как-то осилил. Устав, несколько минут сидел и отдыхал. Потом вдруг встал, картинно приосанился и, вытянув руку вперёд в сторону поверженного пня, торжественно, как артист в театре, провозгласил: «Нет в мире таких крепостей, которыми бы не овладели большевики !» Тогда я впервые услышал этот известный лозунг и поэтому пришёл в полный восторг… Через год, когда весельчаку Шурке исполнилось 18 лет, его забрали на фронт, а ещё полгода спустя матери пришла похоронка…

 Зимой вместе с деревенскими пацанами мне доводилось участвовать в «рейдерских» нападениях на проходившие мимо села обозы с сеном (в то время это была сравнительно «безобидная» обычная практика почти «узаконенного» воровства колхозной собственности). Ежедневные обозы с заготовленным с лета сеном тянулись из Заволжья по дороге на райцентр Балаково. Оттуда затем на баржах сено сплавлялось вниз по Волге под Сталинград, где, как известно,в междуречье Волги и Дона в боях принимала участие и кавалерия. Завидев подходящий к селу такой обоз с сеном – обычно вереницу из 8-10 саней - с впряженными медленно бредущими быками или верблюдами (если обоз шёл из соседних районов Казахстана), мы тихо прокрадывались из-за сугробов вдоль дороги (лучшим временем были вечерние сумерки) и, как саранча, тихо с разных сторон набрасывались на обычно медленно ползущие сани, гружённые большими, перевязанным верёвками, копнами сена.

 Начиналась энергичная работа: перебегая на ходу от воза к возу азартно теребили и отбрасывали в сторону охапки сена – кто сколько ухватит… Впереди или наверху стога – чаще лишь на первых и последних санях обоза – обычно восседал какой-нибудь дедок непризывного возраста, который, не очень зло ругаясь и не останавливая обоза, лениво хлестал нас сверху кнутом. Кто сколько успевал натеребить сена и скинуть его в сугробы – возвращался с добычей домой, азартно переживая перипетии только что проведенной «боевой» операции. Дома меня ждала моя любимица коза Розка, которая недавно окотилась симпатичной маленькой козочкой Веркой и козликом Борькой. Голодными они никогда не были, а Татьяна Фёдоровна как будто и не замечала источника усиленного питания своей домашней скотины…

 Конечно, мы, дети, чем могли, активно помогали колхозу (как и все школьники, жившие в деревне) в различных кохозяйственных работах. Летом пропалывали мелкую от недостатка влаги колхозную свёклу (белую, сахарную), а ближе к осени занимались сбором пшеничных колосков, остававшихся на полях в стерне после комбайновой уборки – ни один колосок не должен был остаться под снегом, и весь урожай собран! Лучшие сельскохозяйственные земли нашей страны к тому времени были захвачены врагом, зерна не хватало. Поэтому собрать неизбежно теряемые при машинной уборке колоски пшеницы – было важнейшей задачей. К поясу привязывался мешок, куда складывались собираемые колосья пшеницы. По мере его наполнения они высыпались на большой расстеленный брезент. Собирали все - школьники и учителя. Все соревновались, кто больше соберёт. В лучшие дни каждому удавалось собрать до полутора-двух мешков с колосками отборной пшеницы! Несмотря на все трудности военного времени нормы колхозниками всегда выполнялись – в чём была немалая толика и нашей помощи...

 Зимой я часто помогал маме в амбаре провеивать (очищать от шелухи) зерно на американской веялке фирмы «Клейтон» . Это было хоть и тяжеловатое, но интересное для 10-летнего пацана занятие – можно было сколь угодно крутить ручку, разгоняя до большой скорости вращения лопасти в барабане. Эти веялки были закуплены для всех колхозов СССР ещё довоенным наркомом пищевой промышленности – популярным в стране Анастасом Ивановичем Микояном. Кстати, при нём же – после его поездки в США в начале 30-х – в «пищепроме» нашей страны появились многие новинки: система упаковки продуктов, консервы, газированная вода с сиропом и – мороженое!

… В деревне я научился запрягать быков: правда, сперва я, городской мальчишка, побаивался их огромных рогов. Но после, оценив спокойный нрав и благоразумие этих «животин» по отношению к тем, кто их подкармливал, я совершенно освоился в обращении с ними и сам напрашивался у мужиков на ферме запрягать или распрягать их. «Управление» рогатым транспортом было несложное: «цоб-цобе» - (направо-налево). Замечу, что в деревнях Западной Украины (где во время полевых студенческих практик мне также приходилось иногда добираться на таком «попутном» транспорте) те же команды звучат иначе: «вишта-вьёй»…

 Там же, в Быково-Отроге впервые сел на лошадь (иногда давали нам, пацанам, покататься без седла)… Летом ловили рыбу на реке Б. Иргиз – да ещё как ! В один удачный день, помню, мы с мамой своей сметкой поразили даже местных: не сеткой, а большим шерстяным платком (!), заводя его по воде с глубины в сторону берега, к «ямам», где отстаивалась рыба, натаскали целое ведро щурят…

 Однажды пожилая соседка пожаловалась маме, что её муж - дед Илья мучается от нарыва в гортани (считалось, что приезжие городские – люди образованные – «много чего больше знают» и могут помочь). Фельдшерского пункта в деревне не было, за помощью надо было ехать в райцентр. Мама, смущаясь от такого незаслуженного доверия, осмотрела воспалившееся, как оказалось, от застрявшей кости нёбо и переднюю часть гортани деда Ильи, развела марганцовку и велела полоскать горло тёплым раствором, оставив болящему в запас ещё немного порошка (кое-какую «фармацевтику» Фира – начинавшая медичка – привезла после визита к отчиму в саратовский госпиталь). Как оказалось, на следующий день нарыв лопнул, и после ещё нескольких дней промывания наш сосед вылечился. В благодарность за помощь дед Илья потом приволок нам целое ведро рыбы (он был местным «завзятым» рыбаком).

 После такого успешного излечения деда Ильи по селу пошла молва о приезжей "вакулированой фершалице" (эвакуированной фельдшерице), которая помогает людям. Ещё через несколько дней к нам пришла женщина, положила перед мамой круг масла и попросила помочь ей в какой-то женской болезни. С большим трудом удалось убедить пришелицу, что мама не «фершалица» и помочь, к сожалению, ничем не может… Потом приходила ещё женщина с девочкой с просьбой помочь той избавиться от эпилепсии. Пообещала отдать овцу, "если мама вылечит девочку», убеждая, что "никому не расскажет"... Даже в деревнях знали, что «самовольная частная» врачебная практика тогда была запретна… Но люди, как и во все времена, больше верили слухам и знахарям… После вынужденного отказа и этой девочке-бедолаге, невольную «фершалицу», наконец, оставили в покое…

 В общем, различных жизненных впечатлений хватало.