Мемуарист » Авторы » edkamotsky » Раннее детство

Раннее детство

26.07.1928
Логойск, Беларусь, Беларусь

Совок. Раннее Детство

Это всё для меня была предыстория, а теперь начинается моя история.

Родился я в Минске, т.е. рожать папа отвез маму в город, там был дом дяди Пети.

Мы жили в Логойске за селом через овраг. Юлия Петровна сказала мне, что это место среди старых людей так и называется: ”Камотчина” и рассказала, как можно найти наш дом, который сохранился до сих пор.

Логойск живописное село по обе стороны небольшой тихой речки Гайна, берега которой заросли камышом. Обе части села соединены через речку мостом. На высоких берегах, напротив друг друга до войны были католическая и православная храмы. Во время войны католическая церковь пропала, а после войны на ее месте построили торговый центр. Летом 88-го года, после путешествия по Прибалтике, мы с Ритой (женой) заехали в Минск к Павлу Бичу – моему двоюродному брату, сыну тети Люси. Втроем: я, Рита и Павел съездили в Логойск. План, который нарисовала Юлия Петровна, я забыл дома и мы пошли по ее плану в моей памяти. По памяти я немного напутал – я с главной улицы свернул направо через овраг не с площади, а перед площадью, если идти от автостанции. Т.е. пошли по другой улице, перешли овраг и я чувствую, что что-то не то. Спросил у пожилой, но не старой женщины, не скажет ли она где тут место, которое называлось “Камотчина”.

Место это она знает, и объяснила, как туда идти. В свою очередь спросила: кто мы, и в ее взгляде проявился интерес, когда узнала, что я сын Камоцкого, и она это выразила какими-то словами. Идем дальше. Долго идем. Проходя мимо большого машинного двора, я спросил дорогу у сторожа, и он подсказал, как дальше идти.

Идем, вот здесь, по описанию всех, где-то должно быть. Смотрим, женщина выходит из огорода, дождь моросит, прохладно, а она босиком идет не спеша. Спрашиваем, где здесь дом Камоцкого, она говорит: ”Да вот, только что прошли”. Узнав, что я сын Камоцкого, она слегка взмахнула руками: ”Вали Камоцкой сын?…” Уж такого я никак не ожидал, даже предположить не мог – помнит маму! Как будто на днях уехали. А ведь более полувека прошло с тех пор, как мама здесь жила. Спросила, живы ли родители, сказал, что помёрли. Она сказала, что жива еще папина батрачка – пошли, показались и поклонились. “У, хваткий был”. Было видать так, что у отца не разгуляешься.

Дом (Смолевическая 22) продолговатый, бревенчатый (по детскому впечатлению Юлии Петровны: “дом большой, потолки высокие”); его перегородили надвое и теперь там живут две семьи. Видать добротный т.к. все вокруг новые, а он стоит. Сейчас он производит впечатление как бы сдвоенного обычного бревенчатого дома. Цел колодец Камоцких, из которого меня в детстве поили, но теперь провели по этой улице водопровод, колодцем перестали пользоваться и он умирает. (Канули в лету Камотчина, Фастовщина).

Подошла полюбопытствовать средних лет женщина, узнав, кто мы, рассказала, что сад у Камоцких был хороший, в детстве они туда за яблоками пробирались. Мы посмотрели на нее - сколько же ей лет, а она смеется: ”Да сад пока был, то так и назывался сад Камоцких”, как и дом, как и колодец, называются сейчас. Рассказала, что некоторые ссыльные возвращаются. Возвращаются эти бывшие ссыльные на машинах, дома покупают. Т.е. кто-то и в ссылке сумел не упасть, не стал на колени, не опустил руки, а приложил их к труду – были они «трудягами». Видно, и с обстоятельствами повезло.

Из Логойска, вместе со справкой о реабилитации, мне прислали компенсацию за незаконно реквизированный дом в размере 1 000 000 рублей. Павел по моей доверенности положил их в сбербанк, и сообщил, что на эти деньги можно приобрести или полрулона рубероида, или половину оконной рамы.

Сразу за домом начинались поля Камоцкого.

Мне папа запомнился на этом поле на жатке самосброске. Запомнился потому что, когда он проходил полосу в нескольких метрах от дома, мама доверила мне тарелку с яичницей, чтобы я отнес ее папе прямо на полосу. Когда я потом как-то сказал папе, что я, вот, помню такой случай, то он мне сказал, что яичницу мы съели вместе, т.е. у него тоже в памяти остался этот забавный эпизод. В это же время произошло событие, память о котором, и влияние которого, остались на мне на всю жизнь.

Как-то отец вез к дому воз травы. Сам он сидел на возу, а я у него на коленях. Подъехали к сараю, отец слез с воза открыть ворота, а я остался на возу и встал. Когда открылись ворота, лошадь сразу тронулась, а я не удержавшись, с разворотом лицом к концу воза упал, а в траву лезвием вверх была воткнута коса, и я коленкой упал на эту косу. До сих пор стоит в глазах развал раскрытой раны пухлой детской коленки, рассеченной до кости. Половину чашечки отсекло. Ни воза, ни травы я не помню, помню только коленку.

Ноге этой не везло. Еще раньше, только научившись ходить, я с кружкой для чая подошел к кипящему самовару, который стоял на полу, а его кран был на уровне моего пупка, и прежде, чем подставить кружку, открыл кран. Струя крутого кипятка упала на подъемы ступней. Круглые отметины на обеих ступнях остались до сих пор. Правда сейчас, когда кожа отмирает, и вся превращается в пергамент, эти пятнышки стали малозаметными. Потом, когда я научился не только ходить, но и лазить, я залез на табуретку, свалился с нее и сломал ногу выше коленки. Перелом был прямой, и кости срослись со смещением прямо над коленкой. Каково было родителям – ожег, перелом, и теперь вот такая рана и всё за каких-то полтора года.

После падения на косу коленку мне зашили, но началось гниение. Отвезли меня в Минск к знаменитому профессору. Про него ходили байки, что, когда пришли национализировать его больницу, он заявил: “Дайте мне сарай и инструмент и туда ко мне пойдут люди”. Кто пойдет? У кого есть, чем заплатить? А у кого нет? Мы поступили по-другому. Мы оставили его профессором в его же больнице и посадили на твердый оклад, а лечение сделали бесплатным.

Мой двоюродный брат, сын тети Люси – Анатолий Макарович Бич, прочитав эти строки, спросил: “Кто, это – мы?”

Везде, где я пишу “Мы”, я себя отождествляю со своей родиной – Россией, Беларусью, Советским Союзом.

В больнице я лежал и со стороны в сторону крутил головой со словами: ”Ой, больно, ой больно”. Мама рассказывала, что волосы на затылке вытерлись до лысины. Чтобы выпустить гной из ноги, надрез сделали на икре, т.е. загнила уже вся нога. След от разреза на икре остался до сих пор. Как рассказывала мама, гной ударил струей на халат хирурга. Как гангрены не случилось? Ведь, антибиотиков тогда не было, не было и сульфамидов. Да так и на войнах в те времена не все раненые погибали, и ампутации тогда делали. Потом нога так и болела долго (еще и на Лахте). На ноге долго был свищ – не один год. В результате эта нога у меня немного короче и тоньше.

Наверное, в это время, еще до ранения, стоя на стуле, вспоминала мама, я декламировал:

Каменщик, каменщик, что же ты строишь?

Что же ты строишь, кому?

Эй, не мешай нам, мы заняты делом,

Строим, мы строим тюрьму.

Стихи оказались пророческими. В 30-м году отца арестовали – “забрали”. Я в 1994м году, по моему запросу, получил из Минска извещение о том, что мой отец, осужденный в 30-м году на 5 лет лагерей – реабилитирован. Как я понял, статья была политическая – его не раскулачили и не сослали, а посадили.

Опубликовано 28.05.2023 в 16:07