Предисловие

Судьба и жизнь мальчика из расстрелянного гетто

 Светлой памяти родных и одноклассников

Яши Коднера, Фимы Столяра, Левы Вайсмана,

Раи Басюк, расстрелянных в Баре в 1942 году,

посвящаю

 Предисловие

 Почему я так назвал эти записки? Речь идет о мальчике из гетто, которому, одному из немногих, судьба подарила жизнь, хотя много раз он был на пороге смерти. Именно о превратностях судьбы, которая оставила его без родных и близких в оккупированной фашистами Украине, но оставила ему жизнь и даже дала возможность мстить врагам в партизанском отряде, идет речь в первой части книги. Далее идет речь о жизни, в которой мальчик из гетто, благодаря упорству и труду, сумел окончить институт, стать ученым, написать несколько книг, воплотить в жизнь свои детские мечты, вырастить детей и внуков. Все время бывшего мальчика из гетто мучила и мучает совесть – он живет, а его одноклассники лежат в сырой земле… А ведь многие из них были умнее его сколько книг они могли бы написать каких детей и внуков они бы могли родить, если бы они остались живы. Вот для того, чтобы напомнить, какими могли бы стать мои погибшие в огне Холокоста одноклассники, а также тысячи, миллионы расстрелянных и погибших в газовых камерах еврейских детей, автор пишет о своей жизни после гетто.

 Холокост – термин из греческого языка, означающий всесожжение, жертвоприношение. Так сейчас принято обозначать геноцид – тотальное уничтожение евреев немецкими фашистами. В Израиле используется также наряду с Холокостом термин Шоа, что в переводе с иврита означает Катастрофа.

 Вместо введения

В февральском за 2003 год номере журнала «Лехаим» опубликована статья журналиста В. Познанского «Одиссея мальчика из гетто», где по моим воспоминаниям коротко рассказывалось о моей жизни в гетто и после него. Через несколько дней после этой публикации ко мне по домашнему телефону позвонила из города Пермь женщина, назвавшейся Зиной Лурье (в девичестве Духовная), номер телефона ей дали в редакции журнала. Она оказалась бывшей жительницей города Бар, учившейся до войны классом старше в школе № 2, где учился и я. Она случайно сумела эвакуироваться, но все ее родственники погибли вместе с другими евреями. Оказывается, в начале 1948 года она через знакомого барчанина узнала, что я пережил гетто, сейчас учусь в Одессе, узнала мой адрес и написала мне письмо. Она просила сообщить о судьбе ее родителей, брата, которые дружили с моей семьей. Я ей ответил в начале мая 1948 года. Это письмо она хранит в настоящее время, как драгоценную семейную реликвию, единственное, что осталось как память о ее семье. Я не помнил об этом письме, ведь с тех пор прошло более 55 лет. Я попросил прислать мне ксерокопию этого письма. Оказалось, что у нас обоих есть электронная почта, по которой я получил копию этого письма, приведенное в приложении. Со своей стороны, так как у меня в компьютере были готовы мои мемуары, то я их переслал Зине по ее просьбе. В результате я получил от Зины Духовной по электронной почте письмо от 16 марта 2003 г., которое я считаю необходимым привести полностью.

Дата: 16 марта 2003 г.

Дорогой Сема!

С тех пор, как мы прочитали статью в журнале «Лехаим» о «мальчике из гетто» и получили твои

мемуары, прошло более недели. А я только сейчас собралась тебе написать: болела гриппом. Зато когда болела, не торопясь, читала твои записки и думала, как и что тебе написать.

Прежде всего, мне не терпится рассказать тебе, какую роль в моей жизни сыграло твое письмо, которое ты прислал мне 55 лет тому назад.

Совершенно естественно, ты за эти годы забыл и о своем письме, и об адресате. Напоминаю. Твой одесский адрес прислал мне Кваша Семен, мой одноклассник. Я написала тебе письмо и вскоре получила от тебя ответ.

Это было не просто письмо. Это было скорбное повествование о поединке гонимого мальчика со смертью на фоне трагедии евреев всего города и наших с тобой родных.

Чем же стало для меня твое письмо? Когда наши войска освободили Бар от немцев, я написала туда несколько писем, на которые получила один и тот же ответ: Твои родные вместе со всеми евреями расстреляны немцами. Ни даты гибели, ни сведений о последних месяцах и днях жизни у меня не было. Это неведение, естественно, усугубляло боль и чувство одиночества.

И вот твое письмо. Такое ощущение, что ты вырвался из ада, чтоб поведать о страданиях гибнущих там людей. Чувствуется, что это нужно и им, обреченным, и тем, кто чудом уцелел, и вечно жизнь будет страдать о них. Кажется, что судьба хранила тебя, исцеляя твои обмороженные ноги, помогая прыгать из окна вагона и скрываться от преследования.

Я же, получив твое письмо, выплакавшись, будто обрела что–то очень важное. Только потом я смогла это обозначить: память моя получила какой-то целый ряд образов, без которых она была будто зажата в тисках неведения. Я была счастлива тем, что близким мне людям я могу рассказать что-то конкретное о постигшей моих родных трагедии.

Мужу, его родителям и их родственникам, пережившему Ленинградскую блокаду, брату моего отца Фише Духовному, его жене Вере и их друзьям, всем, к кому относилась с симпатией и доверием, я передавала содержание твоего письма, дополняя его разными воспоминаниями. И всегда мой рассказ о трагической гибели родителей сопровождался рассказом о легендарном мальчике, вернувшимся из ада и поведавшем нам о муках обреченных людей. Как видишь, задолго до журнала «Лехаим», я в течении более полувека рассказываю о твоей легендарной жизни.

Я тоже написала воспоминания о моих родных (ведь я одна из нашего рода осталась жить). В эти свои записки я поместила ксерокопию твоего письма как важную семейную реликвию. Как видишь, твое письмо стало фактом моей биографии, поэтому все мои домочадцы в герое публикации журнала «Лехаим» сразу узнали автора этого нашего письма. И я счастлива, что судьба мне предоставила возможность тебе об этом рассказать и выразить свою признательность.

Чтение твоих мемуаров, естественно, рождает воспоминания и размышления. Особенно меня заинтересовало то, что ты родился в местечке Калюс. Дело в том, что моя мама родом из этого Калюса. Ее отец Лейб Сойфер, мой дедушка, был там раввином. И в 1926г., когда ты родился, обряд, который совершается на 7-ой день рождения мальчика, не мог совершиться без его участия. И имя тебе даровано, очевидно, с его благословения.

Я была в Калюсе в 1932г. Добирались на перекладных. Ездила на могилу бабушки Гитл, маминой мамы. У евреев это называется «аф кейверрух». (Может быть, когда-нибудь поведаю тебе, как с этой семьей, как служителями культа, обошлась власть). Умер дедушка у нас в Бару в 1939 году. Из твоих одноклассников, которым ты посвятил свои записки, не вспомнила никого. А вот симпатию твою Фаню Блувштейн помню хорошо. Их было три сестры: Роза, Фаня и Циля. Все аккуратненькие, прилежные, приветливые. В мой круг общения они не входили. А запомнила их, возможно, потому что это была семья ответственного работника, успешно вписавшегося в систему. Они принадлежали как бы к другому миру, в котором не знали нищеты.

Моим родителям не удалось к этому миру примкнуться. Они об этом и не мечтали, но надеялись, что мы, их дети, будем в этом мире приняты.

Твою семью, хоть смутно, но вспоминаю. Мне кажется, что твой старший брат Миша походил на твоего отца и был красивым парнем. Мама была невысокого роста, лицо свежее, говорила эмоционально. Бывало у нас часто разговоры велись, в основном, вокруг тебя, твоих ночных бдений. А вот один визит к вам помню хорошо. Это было уже в 1941 году. Зашел разговор о международном положении стран Западной Европы. Присутствовали при разговоре, кроме меня, твои домочадцы. И ты тогда экспромтом, не задумываясь в подборе фактов и цифр, провел такой обзор всех событий, что я была ошеломлена. Никто в нашем классе не говорил на таком «взрослом» языке, никто не владел таким объемом фактического материала. А ведь ты был моложе.

Кстати, такое же ощущение чего-то загадочного, недоступного пониманию я испытала, когда прочитала твои страницы о туристических маршрутах. Это кажется сказкой, не верится, что в человеческих возможностях реализовать такие задумки. А может быть, самой природе было угодно приоткрыть тебе чуть-чуть свои тайны? И вот ты теперь ходишь по земле, храня в своем сознании и в своем сердце воспоминания о более 40 походах, о бесконечных тайнах природы и о людях, которые приобщились к ним, благодаря тебе. И выходит, что нет, пожалуй, богаче тебя человека. И ты живи долго как свидетельство неограниченности человеческих возможностей. А о своих походах напиши отдельную книгу. Ведь в нее могут войти и фотографии, и впечатления твоих друзей от общения с Природой.

Своеобразие твоей книги в том, что это не воспоминания лишь о твоей собственной жизни. Ты все время в плотном потоке окружающих тебя людей, о которых ты много знаешь и с готовностью говоришь, будто стараешься им помочь уйти от забвения. В этом твоем умении, несмотря на экстремальные ситуации, видеть, понимать и чувствовать окружающих, мне кажется, секрет твоего обаяния как рассказчика. Благодаря этой твоей душевной открытости воспоминания обретают очертание картины мира. Она возникает, если мемуарист умеет избежать зацикленности на себе. Воспроизведенный тобой мир вобрал и фашистов, и предателей, и тетку Федору с ее «картохой, которую хватит и на тебя, босоногого мальчонки». И каждый раз, когда ты оказываешься в трясине, которая вот-вот должна тебя поглотить, читатель надеется на чудо – и чудо совершается. Мы понимаем, что это случается благодаря твоему отчаянному мужеству. Но в то же время возникаем ощущение: есть же соломинка, за которую можно ухватиться. Нам так хочется, так надо поверить, что не до конца полон ужаса этот мир.

К сожалению, главы о твоей послевоенной жизни воспринимаются как противостояние системе с ее государственным антисемитизмом. Читаешь их с горьким чувством глубокой боли. На всех этапах твоего становления кому-то очень мешало, что уготовленные тебе рамки научного сотрудника, тебе не подойдут. Им не удалось помешать тебе состояться как ученому. Ты повествуешь об этом без озлобления, в каком -то доверительном, исповедальном тоне. А читатель воспринимает твои одоления как свои личные победы еще и потому, что ты нашел убедительные слова, раскрывающие твоих единомышленников, друзей, готовых тебя понять, тебе помочь.

Очень надо, чтобы книга была опубликована. Она поможет нашим детям и внукам многое понять, осмыслить. Чувство собственного достоинства, которое им очень нужно, предполагает представление о тех нравственных законах, по которым жили предки, ощущение тех одолений, которые выпали на их долю. Сколько жизненных уроков содержит одна только глава «Детство». Ведь уклад семейной жизни, в котором столько любви и взаимной преданности, сам по себе – национальное достояние, предмет гордости. Книга будет востребована, и ее ждет счастливая судьба.

О себе напишу в следующем письме.

Будь здоров и счастлив

Зина 14.03.03

P.S. Семен Давидович. Мои сестры, которые сейчас живут в Норвегии, потребовали, чтобы я отправил им Ваши мемуары, и я выполнил их просьбу. Михаил, внук Зины

Как видит читатель, это письмо помимо воспоминаний о нашем детстве, является в некотором смысле рецензией на предлагаемые записки. Оно укрепило мое сознание в необходимости и целесообразности их публикации.

В следующем письме Зина Духовная мне рассказала, как молоденькой девушкой она в эвакуации работала год в колхозе, потом на земляных работах, а затем штукатуром на строительстве магниевого завода в городе Березники. После войны она кончила экстерном школу, университет в Перми, где долгие годы работала учителем, директором школы. У нее дети, взрослые внуки, которые работают и учатся в России и за рубежом.

В октябре 2003 года по приглашению Зины я посетил г. Пермь и познакомился с ее семьей. В Перми живет отдельно с семьей ее сын Леонид Израилевич Лурье, ученый математик, директор лицея при Пермском техническом университете. Зина с мужем пенсионеры. Их дочь с семьей живет в Норвегии, где муж дочери заведует кафедрой математики университета г. Осло. Леонид Израилевич, с которым я подружился, подарил мне свою книгу по высшей математике.