4.1 Военные сборы в 1954 и 1956 годах
Наш институт относился к ВУЗам оборонного профиля, в нём была военная кафедра, на которой, начиная с третьего курса, проводились занятия. Для студентов-ребят это были строевые занятия, а также лекции и практические занятия по электрооборудованию и приборам военных самолётов. Выпускникам института присваивались офицерские звания. Кроме того, мы должны были пройти военные сборы по окончании третьего и пятого курсов. Первые сборы оказались непростыми и проходили в пехотном училище на окраине города Переславль-Залесский Ярославской области. Располагались мы в полевых условиях, в больших палатках, рассчитанных на одно отделение численностью одиннадцать человек в каждой палатке. Меня почему-то назначили командиром отделения, и я обычно шёл во главе его, а за мной вторым номером вышагивал длиннющий Шаповал, стараясь приспособиться к моим небольшим шагам и далее - остальные ребята. Со стороны, как мне кажется, это выглядело немного комичным. Всего от нашего института там было более ста человек. Командиром нашего взвода из трёх отделений был старший лейтенант Станицкий.
Первое, с чем мы столкнулись, - это совершенно неприемлемая для нас еда. В основном она состояла из супа на перловой крупе с жирной свининой, каши из той же перловки и очень невкусного чая или компота. Сахар давали кусковой, и его приходилось разбивать большим ножом, причем значительная часть этого куска разлеталась во все стороны. За длинным всегда жирным столом, обитым жестью, располагалось всё отделение, вся посуда была алюминиевой. Двое ребят приносили из кухни большую кастрюлю, скорее бачок с супом, кастрюли поменьше с кашей и напитком и разливали по мискам и стаканам. Первые пару дней мы, по-моему, в столовой вообще ничего не ели, доедая то, что привезли с собой. Но, учитывая нашу большую физическую нагрузку, долго это продолжаться не могло. Что же делать? Выход был найден - объявляем голодовку. Как я понимаю, это была рискованная затея. Дело в том, что в армии отказ от пищи считался серьёзным чрезвычайным происшествием, за которое могли поплатиться и организаторы акции, и командиры. А время было ещё суровое, шел 1954 год. Что же мы требовали? Да немногого: гречневой каши и частичной замены свинины на говядину. Видимо командование училища побоялось предстоящих расследований и пошло нам навстречу, нам стали давать и то, и другое. К тому же нас загрузили так, что всегда хотелось есть, и тут уж было не до деликатесов.
Наши занятия были разнообразными и весьма тяжёлыми по уровню физической нагрузки: строевая ходьба, марш-броски в жаркую погоду на десяток – другой километров с полной выкладкой и карабинами, полевые учения с отражением атак «противника» с флангов, встречный бой, атака на противника с преодолением окопов, оборона в окопах от нападения «противника». Во время этих учений применялись взрыв-пакеты, которые при взрыве вблизи незащищённых частей тела и особенно лица могли нанести серьёзные ранения. И в пылу сражений случались казусы: во время одной из атак обороняющийся из окопа бросил пакет в нападающего, тот, разозлившись, нанёс удар сапогом в лицо обидчика. Пострадавший получил травму лица, а виновному после разбора вынесли строгий выговор по комсомольской линии и низкую оценку по результатам сборов.
Но самым запомнившимся мероприятием во время первых сборов был ночной поиск диверсанта в пересечённой местности. Подняли нас без предупреждения в половине первого ночи, дали на сборы несколько минут, заставили надеть на плечо скатки, карабины и направили прочёсывать обширную территорию на опушке леса. В одном из укрытий участка был спрятан «диверсант», его роль исполнял один из наших студентов. Мы искали его несколько часов, устали, хотелось спать и никуда больше не идти, а он всё не находился. Когда мы, наконец, нашли его, готовы были его прибить за то, что он не прокукарекал нам как-нибудь, давая знак о своём расположении. И раз он так поступил, то и мы поступили с ним, как с настоящим диверсантом: засунули ему в рот кляп из какой-то тряпки, привязали к ротному пулемёту и понесли на плечах, ухитрившись по дороге пару раз уронить его на твёрдый грунт.
В завершение сборов на стадионе училища в присутствии командования училища, которое находилось на трибуне, состоялся парад студентов, прошедших сборы под маршевую песню. В качестве строевых мы звонко спели две песни кажется американских десантников в русском переводе, густо пересыпанные двусмысленными выражениями (но не матерными). Я думаю, командование училища вздохнуло с большим облегчением, убедившись в нашем отъезде в тот же день домой. И, несмотря на далеко не комфортные условия сборов, мы с большим удовольствием вспоминаем их.
Вторые сборы разительно отличались от первых во всех отношениях. Мы проходили их в летом 1956 года после окончания пятого курса в Подмосковье, в боевом авиационном истребительном полку. Стояла жаркая погода, и очень трудно было выдерживать длительное пребывание на лётном поле вблизи раскалённых самолётов. Наши командиры больше всего боялись, что мы из чистого любопытства что-нибудь открутим, разладим или сломаем какой-нибудь прибор истребителя. Поэтому они не разрешали в их отсутствие залезать в самолёт, и рекомендовали держаться подальше от них. Поэтому во время пребывания на аэродроме мы чаще всего располагались недалеко от лётного поля и играли в карты. Но теоретические занятия по самолётному оборудованию с последующими зачётами были весьма основательными. Заселили нас в удобных капитальных казармах, питание было вполне приличное, как у обслуживающего персонала, но, конечно, не такое изысканное, как у лётчиков.
Запомнились два события во время пребывания в полку. Первое было связано с известием о громком разоблачении Хрущёвым его оппонентов в борьбе за власть: Маленкова, Молотова, Булганина и, как говорилось, примкнувшего к ним Шипилова, которые пытались остановить его сомнительные политические и экономические эксперименты. Второе событие произошло на аэродроме. Я был в этот день на лётном поле, когда на нём приземлился самолёт новой необычной конструкции. Пилот спустился на поле, я подошёл к нему и спросил: «хороший самолёт? Вы его испытывали?». Он ответил, что самолёт имеет очень хорошие лётные данные, на нём он выполнял специальное задание, а какое, он не имеет права говорить. Впоследствии я узнал, что наше воздушное пространство нарушал американский высотный самолёт У-2, его пытались настигнуть по очереди наши высотные истребители, но не смогли: У-2 летел на высоте около 30 километров, а наши истребители достигали высоты не более 25 – 27 километров. Одним из истребителей, вероятно, и был севший самолёт. Спустя несколько лет У-2 с пилотом Пауэрсом был сбит ракетой в районе Свердловска. На этот раз мы покидали сборы без парада, да и вообще они больше походили на отдых на природе.
