К нашему возвращению мама сняла большую пятикомнатную квартиру, недалеко от вокзала. Я была сразу же «утеплена» — в пальто был вшит ватин, руки получили вязаные варежки, ноги — теплые ботики.
Первым, куда мы попали, начав нашу тартускую жизнь, оказался праздничный субботник в Обществе русских студентов. Приближались зимние каникулы, когда студенты разъезжались на рождественские и новогодние дни. Так было интересно и приятно всех увидеть. Общество русских студентов было хорошо еще и тем, что в нем — на полных правах — продолжали бывать и те, кто не смог дальше учиться. Пожалуй, они-то и были самыми деятельными членами Общества. На украшенной елке горели свечи и раздавались смешные и остроумные подарки.
Последний номер 1933 г. «Вестника Русского студенческого христианского движения» печатался уже в Тарту, в типографии Матизена.
С 1934 г. на последней странице каждого журнала после обычного редактор И. Лаговский стояло мелким шрифтом на эстонском языке: ответственный редактор в Эстонии — Тамара Лаговская, ответственный издатель в Эстонии — Лев Шумаков.
Иван Аркадьевич Лаговский был нансеновский подданный, а на «ответственных постах» в Эстонии могли быть только граждане Эстонской Республики.
Наши имена не только стояли в журнале, мы каждый месяц его рассылали. У меня уже заранее на обложках бандеролей были написаны адреса, а упаковка бандеролей, взвешивание, наклейка марок происходили в одной из комнат типографии. Лева Шумаков сделал из рассылки настоящий праздник. Он серьезно увлекался Достоевским — читал и перечитывал его. В каждую рассылку он рассказывал какую-нибудь повесть или даже роман. Делал это так ярко, что я, все в свое время с увлечением читавшая, воспринимала Достоевского совсем по-иному, гораздо глубже. И как это мне — через годы — пригодилось, когда я в 1942 г. была на «40-й колонне» Тайшетского лагеря. На работу поднимали очень рано, но начать что-то делать не было возможности — сквозь крошечные, замерзшие окошки слесарки медленно и скупо пробивался свет начинающегося утра. Все сидели около пылающей железной печки, которую топили старыми автомобильными шинами, и я рассказывала повести Достоевского.
Левушка Шумаков, мой одноклассник, уже окончил юридический факультет и работал в суде секретарем. В Эстонию он попал, как и я, в 1922 г., но совершенно фантастическим образом. Его родители приехали в Эстонию со своим младшим сыном Юрием, а Лева остался в Таганроге у чужих людей. Чтобы как-нибудь переправить его в Эстонию, его долгое время приучали отзываться на фамилию умершего эстонского мальчика. Ночью будили Леву и спрашивали имя и фамилию. Когда он стал правильно отвечать, началось его путешествие. Эстония в те годы звала вернуться своих уроженцев. В Москве, в эстонском посольстве были к Леве добры, пытались даже одеть его.
В Тарту отец Левы и Юры работал преподавателем математики в Русской гимназии, но был еще и писателем и артистом... Все в семье представлялось каким-то наигранным, неискренним. Лева любил своих родителей, но в семье казался чужим. Мы учились в одном классе, повзрослев, стали настоящими друзьями. Он был умным, начитанным, образованным, искренно верующим человеком, всей душой движенцем — верным в своих чувствах, чистым в своих поступках.
Свободное копирование
