Наша столовая существовала еще некоторое время и закрылась, когда экономическое положение в Европе наладилось. Думаю, что это наше замечательное дело совершенно забыто. От него осталось только не совсем обычное поздравление меня с днем именин, имеющее предысторию: в «Последних новостях», на литературной странице, появилась шуточная переписка Чехова с одной артисткой. Уезжая в свое имение, она разрешила Чехову писать ей письма, состоящие только из слов, начинающихся на букву «П» — ее имя было Полина. И приводились два письма: «Приезжайте поскорее, полевые прогулки прекрасны, поют птицы. Поторопитесь. Полина». На что Чехов отвечал: «Поглупел по прихоти прелестной Полины! Прошу прекратить пытку. При продолжении переписки принужден подписываться — Пантон Пчехов!»
Нашей компании это чрезвычайно понравилось, и в день моих именин 1 мая 1933 г. я получила адрес, состоящий из слов на букву «Т» — в честь моего имени. Подражая Чехову, пришлось к отчеству моего мужа прибавить букву «Т», изменить также «птичью» фамилию нашего помощника на «Тетеревлев» и придумать название для нашей «Столовой для безработных» — «Трактир тунеядцев»!..
«Тихая, трогательная Тамара! Тезоименитство Твое торжествуем. Талантливо, твердо Ты тянешь тяжести трактира Тунеядцев! Твои товарки только тарахтят, тараторят, трещат. Твой Таркадьич тактически терпит Твой титанический труд, тщетно твердя: «Телесность Твоя тает, Тамара!» Только тонконогий Тетеревлев, тень твоя, трудится, трагической тайной томясь, терзаясь, тоскуя. Торжествуй, Тамара, «Трактир тунеядцев» — Твое творенье! Товарки».
На обложке адреса Гергий Круг (тогда он еще не был монахом, и для нас был попросту Дедик Крут) нарисовал чайники и в клубах пара — мой затылок.
Оживленная переписка продолжалась многие годы. В ней, конечно, шел рассказ о жизни друзей.
В 1934 г. мать Мария сняла большой дом в 48 комнат на рю дё Лурмель. Здесь были и просторные комнаты, и огромный зал, и гараж, в котором устроили прекрасную церковь.
В 1935 г. дочь матери Марии Гаяна с помощью Алексея Толстого, приезжавшего в Париж, уехала в Советский Союз. Произошел очередной взрыв возмущения против матери Марии со стороны правых кругов эмиграции. Мне видится много общего в судьбах Гаяны и дочери Марины Цветаевой — Ариадны. Обе были энтузиастами и патриотами Советского Союза, обе по идейным соображениям покинули родную семью. Для Ариадны это обернулось восемью годами лагерей в тяжелейших условиях и шестью годами ссылки на крайнем Севере. Для Гаяны — смертью. Она умерла летом 1936 г. Не хотелось верить страшной вести. В Гаяне была такая же неудержимая и страстная жизненность, как и в матери Марии. Для нас, знавших и любивших мать Марию, очень говорящи ее стихи на смерть Гаяны:
Я струпья черепком скребу,
На гноище сижу, как Иов.
В проказе члены все нагие,
Но это что — вот дочь в гробу...
Не слепи меня, Боже, светом,
Не терзай меня, Боже, страданьем
Прикоснулась я этим летом
К тайникам Твоего мирозданья:
Средь зеленых, дождливых мест
Вдруг с небес уронил Ты крест.
Поднимаю Твоею же силой
И кричу через силу: «Осанна»!
Есть бескрестная в мире могила,
Над могилою надпись — Гаяна.
Под землей моя милая дочь,
Над землей осиянная ночь.
Вот ты в размеренный планетный круг
Влетела. Огненной дугою в зенит метнулась,
Запылала вдруг пчелиному подобна рою.
В восторге сыпала снопы лучей,
Сжигала неба твердь пожаром,
Средь осиянных и живых ночей
Катилась огнекрылым шаром.
Смотрела я, любуясь и любя,
На весь твой пир огня и света,
Пока Всевышний не умчал тебя
За грань миров, моя комета.
И я вперяю взор в немую твердь,
Чтоб он увидел, окаянный,
Как в черноте сплелося слово — смерть
С крылатым именем Гаяны.
Все годы мать Мария в непрерывной работе: посещает тюрьмы и больницы, устроены дешевая столовая, дом для престарелых в Нуази-лё-Гран, которым заведовал Федор Тимофеевич Пьянов, впоследствии арестованный немцами и чудом выдержавший заключение в Бухенвальде.
В Тарту была издана книга профессора Владимира Вейдле «Умирание искусства». Я помогала мужу держать корректуру, и у меня на всю жизнь остался какой-то восторг от этой книги, буква за буквой прочитанной мною дважды. И хотя Владимир Васильевич Вейдле входил в плеяду философов начала XX века, мне он представляется вышедшим из XIX-го. Даже внешне он походил на Чаадаева! Такой же лоб! Такой же европеец.
Во втором номере «Нашего наследия» за 1990 г. сказано о Владимире Вейдле следующее: «Искусствовед, обладающий феноменальным знанием художественных сокровищ Европы и проницательный истолкователь достижений и искажений христианской культуры».
Мой дорогой друг — Ксения Сергеевна Хлебникова-Смирнова в начале 50-х гг. была в заключении в Особом строгорежимном лагере в Мордовии вместе с интереснейшим человеком — Мариной Арсеньевной Кржевской. Написала о ней с большим чувством в своих прекрасных воспоминаниях «Путь», удостоенных премии Даля и частично опубликованных в журнале «Радуга», № 2, 1990. Мне Ксана много рассказывала о Марине Арсеньевне, и я чувствую ее как бы знакомой и живой. Даже о ее страстном и взаимном увлечении в молодости Владимиром Вейдле. В письме от 7 сентября 1990 г. Ксения Сергеевна написала:
«Давно хочется послать тебе стихи Владимира Вейдле, адресованные моей Марине Арсеньевне. Они датированы 6 июля 1919г.
Ты целовала сердце мне,
И бешеное сердце билось...
Все стало тень в твоем огне,
Все потонуло и забылось.
Теперь прохладные уста
Смиряют муки поцелуя,
И ты, безумная, не та,
И новую тебя люблю я...
Когда обуздан буйный бег
И жизни полнота двойная —
Как море бьется в каменистый брег,
Отбушевав и затихая...».
Свободное копирование
