2 марта в Таврическом дворце, как раз в зале заседаний, в 6 часов утра, к счастью, когда никого в зале не было, обвалилась часть потолка. Произошел большой переполох; говорили о бомбах, злоумышлении и т. д., но выяснилось, что это произошло просто от непростительного технического недосмотра. В Думе перебывали все власти, как только узнали об этом, приезжали дежурный при особе Государя и министр императорского двора. Пришлось на время перенести заседания в другое помещение, пока обрушившийся потолок не был восстановлен.
6 марта Столыпин прочел декларацию правительства как в Государственной Думе, так и в Государственном Совете. В начале своей речи он сказал, что перед началом совместной с Государственной Думой деятельности считает необходимым с возможной полнотой и ясностью представить законодательному собранию общую картину законодательных предположений, которые министерства решили представить высокому вниманию Думы, но что раньше этого он не может не остановить внимания Думы на положении, которое займет правительство по отношению вносимых им законопроектов, т. е. существа и порядка их защиты. Затем Столыпин коснулся законопроектов, кои им были проведены по 87 статье, объявив те причины, которыми руководилось правительство при издании их; после этого он перешел к детальному перечислению законодательных предположений и законопроектов, осветив мысли правительства, вложенные в них. В заключение Столыпин сказал: "Я не выполнил бы своей задачи, если б не выразил уверенности, что лишь обдуманное и твердое проведение в жизнь высших законодательных учреждений новых начал государственного строя поведет к возрождению великой нашей Родины. Правительство готово в этом направлении приложить величайшее усилие. Его труд, его добрая воля, накопленный опыт представляются в распоряжение Государственной Думы, которая встретит в качестве сотрудника правительство, сознающее свой долг хранить исторические заветы России и восстановить в ней порядок и спокойствие, т. е. правительство стойкое и чисто русское, каковым должно быть правительство его величества".
Речь произвела, как говорили, очень хорошее впечатление своей деловитостью и искренним доброжелательным тоном. Но социал-демократы, конечно, не были удовлетворены, и сейчас же за Столыпиным выступил член Думы социал-демократ Церетелли и произнес длинную речь в резком тоне, говоря "о полевых судах", "о старой крепостнической России", "о помещиках, высасывающих соки из трудового народа" и т. д. Крупенский и Пуришкевич (правые) стучали при этом по пюпитрам, кричали: "ложь" и разные другие слова. После Церетелли говорили и другие ораторы, все больше крайнего левого блока, делая выпады по адресу правительства и как бы вызывая Столыпина на ответ. Он и решил выступить вторично, чтобы ответить нападающим.
"Господа, — сказал Столыпин, — я не предполагал выступить вторично, но тот оборот, который приняли прения, заставляет меня просить вашего внимания. Я хотел бы установить, что правительство во всех своих действиях, во всех своих заявлениях Государственной Думе будет держаться исключительно строгой законности. Правительству желательно было бы отыскать ту почву, на которой возможна была бы совместная работа, найти тот язык, который был бы одинаково понятен. Я отдаю себе отчет, что такой язык не может быть языком злобы и ненависти. Я этим пользоваться не буду. Возвращаюсь к законности. Я должен заявить, что о каждом нарушении ее, о каждом случае, не соответствующем ей, правительство обязано будет громко заявлять: это его долг перед Думой и страной. В настоящее время утверждаю, что Государственной Думе, волею монарха, не дано права выражать правительству неодобрение, порицание или недоверие. Это не значит, что правительство бежит от ответственности. Безумием было бы предполагать, что люди, которым вручена власть во время великого исторического перелома, во время переустройства государственного устоя, не испробовали тяжести, взяв на себя ответственность".
Далее Столыпин, коснувшись волнений и беспорядков в стране и подавления их, сказал: "Ударяя по революции, правительство, несомненно, не могло не задеть частных интересов; борясь с исключительными средствами в исключительное время, правительство вело и привело страну во Вторую Думу. Я должен сказать, и желал бы, чтобы мое заявление было слышно далеко за стенами этого собрания, что тут волею монарха нет ни суда, ни обвиняемых, что эти скамьи (показывая на скамьи министров) — не скамьи подсудимых, а места правительства. За наши действия в эту историческую минуту, действия, которые должны вести не к взаимной борьбе, а к благу Родины, мы, точно так же как и вы, дадим ответ перед историей".
Далее Столыпин говорил, что правительство будет приветствовать всякое открытое разоблачение каких бы то ни было неустройств и злоупотреблений, так как людям всяким свойственно ошибаться, увлекаться и злоупотреблять властью. "Пусть эти злоупотребления, — продолжал Столыпин, — будут разоблачаться, пусть они будут судимы и осуждены, но иначе должно правительство относиться к нападкам, ведущим к созданию настроения в атмосфере, которая должна готовить открытое выступление. Этими нападками рассчитывают на то, чтоб вызвать у правительства, у власти паралич воли и мысли. Все они сводятся к двум словам, обращаемым к власти: "Руки вверх!". На эти слова, господа, правительство с полным спокойствием сознания своей правоты может ответить только два слова: "Не запугаете". Под бурные аплодисменты справа Столыпин после этих слов сошел с кафедры.
7 марта в Думе были уже оглашены поступившие законопроекты.
Свободное копирование
