Князь, как всем известно, любил забавляться странными вопросами; а удачные ответы его веселили. Однажды спросил он встретившегося с ним: "Далеко ли отсюда к небу?" Ответ: "Два суворовских перехода". И Суворов расцеловал его. Также спросил он в трескучий мороз стоявшего на часах: "Сколько на небе звезд?" Тот отвечал: "Сейчас перечту, -- и начал: -- Раз, два, три, и т. д". Когда он насчитал до тысячи и более, тогда Александр Васильевич, сильно прозябнув, спросил его имя и ускакал. На другой день он унтер, -- и Суворов сказал: "Нет, он меня перехитрил".
Генерал-поручик и начальник Инженерного департамента при покойной Екатерине, Тючков, поздравлял Суворова с победами и между прочим заметил, что он не присылает по обязанности своей карт и планов сражениям в его департамент. Он признался, что виноват. Тотчас вынес большую карту Европы, свернутую в трубку; возложил ее на плечо, как ружье; отдал ею честь к ноге и положил ее к стопам Тючкова.
Случились у Суворова: Дерфельден, австрийский генерал Карачай и еще некоторые, служившие с ним в Турецкую войну. Граф начал с Карачаем говорить по-турецки; тот отвечал ему с великим трудом, извиняясь, что позабыл. Наконец, после многих разговоров, спросил он: "Зачем не взяли мы тогда Константинополя?" Карачай отвечал, смеючись, что это было не так-то легко. "Нет, -- возразил Суворов, -- безделица! Несколько переходов при унынии турков -- и мы в Константинополе; а флот наш -- в Дарданеллах". Тут остановили его Карачай и Дерфельден напоминанием о трудностях пройти их. "Пустяки, -- отвечал он, -- наш Елфинстон в 1770 году с одним кораблем вошел туда; не удостоил их и выстрела; посмеялся этой неприступности музыкою на корабле и возвратился, не потеряв ни одного человека. Знаю, что после барон Тот укрепил Дарданеллы. Но турецкая беспечность давно привела их в первобытное бездействие. Прочитайте описание о сих Дарданеллах Еттона, бывшего долгое время английским резидентом при Порте Оттоманской, и вы разуверитесь. Наш флот там был бы. Но миролюбивая политика, остановившая его паруса и руль, велела ветрам дуть назад".
Однажды Мелас, не быв доволен рассуждениями генералиссимуса о ретирадах, сказал с досадою: "Да, я позабыл -- вы генерал вперед". "Правда, -- отвечал Суворов, -- вперед! Но иногда оглядываюсь и назад, не с тем, однако же, чтобы бежать, но чтобы напасть". Мелас, в следующей по смерти Суворова кампании, когда, охраняя тесные проходы в Савойю и Дофине, почитал себя от всякого нападения в безопасности, а Бонапарт, устроив в Милане новое республиканское правление, запер его в сих самых дефилеях, -- вспомнил, верно, Суворова и сказал: "Ах, не оглянулся я назад!"
Фельдмаршал, получая беспрестанные из Вены напоминания о скорейшем взятии Мантуи, которую во всех бумагах называли неприступною твердынею, ключом Италии и проч., -- наконец вышел из терпения и сказал: "Она будет взята другом моим, Краем. Но зачем лгать, называть ее первейшею, какою величал ее Бонапарте в своей CampagneduGeneralBuonaparteenItalic, дабы прикрасить свое хвастовство и прикрыть свои ошибки? Крепость, которую он взял в один месяц и двадцать пять дней, в столь короткое время и при столь малых пособиях, не заслуживает такого пышного названия. Один солжет, а тысячи повторяют". Вдруг, выхватив у маркиза Шаттелера план Мантуи, сказал: "Вот она! -- где же ее неприступность? Бастион и равелин по обеим сторонам ворот, праделлы защищают ее. Вот что пугает. Вся сила ее в укреплении Сен-Джеоржио. Зато какие выгоды для осаждающих! Если они овладеют башнею Терезе, тогда в руках их шлюзы, которые они могут спустить по произволу и осушить все каналы". Рассматривая план, замечал он многие другие выгоды для осады и при сем случае сказал: "Зачем не говорят о Тортоне? Вот крепость, стоящая на высоте скалы, стоившая пятнадцать миллионов королю Сардинскому, ни с которой стороны неприступная: ни гаубицы, ни бомбы ее не достигают. Она превосходит Брюнетгу и Мантую, -- и будет также в наших руках, если нам не помешают". Она сдалась, как и Мантуя. {См. историю Российско-Австрийской кампании.}
Свободное копирование
