Анекдоты о Суворове
Неизвестно, по каким обстоятельствам при Екатерине Суворов не был однажды внесен в список действующих генералов. Это его весьма огорчало. Приехав в Петербург, является он к Императрице; бросается к ее ногам и лежит неподвижно простертым. Императрица подает ему руку, чтобы его поднять. Он тотчас вспрыгнул, поцеловал ее десницу и воскрикнул: "Кто теперь против меня? Сама монархиня меня восстановляет!". В тот же день было катанье по Царскосельскому пруду на яликах. Суворов имел счастие быть гребцом Екатерины. Когда подъехал к берегу, то сделал из судна такой отважный скачок, что Государыня испугалась, он просил у нее извинения, что, считаясь инвалидом, возил Ее Величество неисправно. "Нет! -- отвечала она, -- кто делает такие прыжки, salto mortale, тот не инвалид". И в тот же день внесен он в военный список генералов и получил начальство.
В Турин явились три депутата из Лукки, с прошением о принятии несчастного сего герцогства под покровительство Российского оружия. Они были приглашены к столу Фельдмаршала. В продолжение обеда он подробно расспрашивал о местоположении, торговле и о многих статистических подробностях их отечества. Замечал он между прочим, что в течение нескольких столетий сия знаменитая некогда римская провинция переходила из рук в руки от одного владельца к другому с молотка, и показал необыкновенные исторические свои о том крае знания. В заключение спросил: "Что есть в Лукке самое достопамятнейшее?" Один из Депутатов отвечал: "Тереза Бандентини, знаменитейшая во всей Италии Improvvisatrice (импровизаторша (ит.)), член разных академий, краса и гордость нашей родины. Она поручила нам просить у героя Суворова его биографии; ибо намеревается воспеть его победы". Александр Васильевич несколько задумался и произнес: "Зачем избрала она себе предметом такой оригинал?" Депутат подхватил: "Лишь оригинальности пиитического гения нашей Бандентини приличествует воспеть такого великого оригинала". Мне велено было сообщить все, что я имел и знал. Она написала превосходнейшую на победы Суворова в Италии оду, напечатанную в Лукке. В сем творении вдохновения ее блистают сила воображения, истина и гармония выражения.
Граф Сент-Андре, почтенный сардинский генерал, преданный Суворову, сказал ему однажды в разговоре: "Ваше Сиятельство имеете врагов, но не соперников".
Однажды князь наедине со мною в кабинете, по окончании дел, спросил меня: "Будешь ли писать в истории моей и анекдоты обо мне?" Я отвечал: "Непременно, если буду жив". -- "Напрасно, напрасно, -- возразил он, -- я небогат анекдотами, а странностями, проказами; я чудак, мальчишка, и пр. и пр". Опять просил я Его Сиятельство предоставить судить о себе другим. "Да какая польза от анекдотов?" -- был его вопрос. Ответ мой: "Величайшая. По мнению моему, чтение анекдотов из Плутарха образовало наиболее военных людей. Это черты, из которых составляется портрет, образец соревнованию. И нередко один анекдот, лучше всякого пера истории, изображает нам характер и гений героя. Прочитав в Светонии анекдоты из частной жизни Цезарей, мы лучше обнимаем Тацита, Тита Ливия, Саллюстия и всю римскую историю. Сам Цезарь собирал острые слова, апофтегмы Цицерона, а цензор Катон -- достопамятные сказания знаменитых своих соотечественников. И если позволите мне..." -- "Продолжай, продолжай, -- вскрикнул он, -- ты говоришь, как книга". -- "Позвольте мне сказать: Архенгольц в Истории Семилетней войны выставил Фридриха Марсом, а Битинг в анекдотах -- человеком в кабинете и частной его жизни, и из сей совокупности выходит Фридрих великим. Без Голикова и Штелина не знали бы мы нашего Петра Великого, как мы теперь его знаем. Так из анекдотов моих узнают и того, перед которым я имею счастие теперь стоять". Он тотчас вскочил, благословил меня и сказал: "Ступай; пора тебе отдыхать, ты устал". Но на лице его читал я удовольствие.
Когда австрийский генерал, граф Беллегард, и великобританский посланник при венском Дворе лорд Минто приехали в Прагу, в Богемии, уговаривать возвращавшегося уже с армиею в Россию Суворова о начатии новых военных действий, то он, согласно с полученными от Двора своего предписаниями, от того уклонился; но продиктовал следующую на французском языке заметку: "Si Ton fait encore la guerre a la France, qu'on la fasse bien; si on la fait mal, ce sera un poison mortel. II vaut mille fois mieux ne pas 1'entreprendre, telle qu'elle a deja eu lieu. Tout homme qui a etudie le genie de la revolution, seroit criminel de le taire. La premiere grande guerre qu'on fera a la France, sera aussi la derniere"; т.е.: "Если начать еще раз войну с Франциею, то надобно ее вести хорошо; если поведут ее худо, то это будет смертельный яд. Тысяча раз лучше ее не предпринимать по-прежнему. Всякий, вникнувший в дух революции, был бы преступником, если бы о сем умолчал. Первая большая война с Франциею будет и последнею".
Свободное копирование
