Издатель еженедельного журнала "ХХ век" Богельман брал все, что ему ни приносили, и часто в его журнале в течение одного года одно и то же стихотворение печаталось раза три-четыре.
Выпускал альманахи из перепечаток издатель "Прометея" Михайлов, но он отбирал материал тщательно, печатая лишь особо талантливые вещи.
Мне пришлось столкнуться с курьезным редактором-издателем журнала "Ясная Поляна" Максимовым, составлявшим из перепечаток номера. Человек невежественный, Максимов задумал издавать журнал, дал ему название "Ясная Поляна", обещал подписчикам в качестве бесплатного приложения полное собрание сочинений Льва Толстого и так ловко составил объявление, что подписчики могли считать Льва Николаевича главным редактором или, на худой конец, ближайшим сотрудником этого журнала. Посыпалась подписка, какой не ожидал сам ловкий делец. Выпустив благополучно несколько номеров, Максимов "закатил" какую-то противоправительственную статью, журнал был конфискован, а редактор отправился в ссылку. Вернувшись из ссылки, Максимов добился разрешения на возобновление журнала. В это время я уже свободно печатал стихи и рассказы в журналах и газетах. Случайно я встретил писателя Семенова-Волжского, недавно выпустившего книжку сереньких рассказов. Семенов-Волжский, между прочим, спросил меня:
— Хотите продать перепечатки?
— Разумеется, хочу. А куда?
— Меня пригласили редактировать журнал "Ясная Поляна". Собственно, редактирует сам Максимов, а я, вероятно, буду просто выпускающим. Но вы пока о моей работе в этом журнале никому ни слова. Можете завтра принести перепечатки, Максимов возьмет.
Я вырезал из журналов десятка два стихотворений и с десяток рассказов. В редакции меня встретил сам Максимов, небольшого роста худенький человечек с черной бородкой и елейным голосом. По внешности он походил на переодетого в штатское деревенского попика. Впрочем, ходили слухи, что он был монахом, но ушел из монастыря.
— Оставьте ваши произведения, — (он так и выразился — произведения) — завтра я дам ответ, — заявил мне Максимов. — Кстати, они все в печатном виде? Я понимаю лишь в тех произведениях, которые напечатаны. В рукописях я смысла не улавливаю.
— И стихи, и рассказы в печатном виде, — успокоил я его, сдерживая смех.
На другой день он удивил и насмешил меня еще больше.
Когда я явился к нему, он извлек из стола мои перепечатки и начал их сортировать, одни откладывая направо, другие — налево и приговаривать безапелляционным тоном:
— Это — великолепная вещь... Это — дрянь... Это — великолепно... Это — дрянь...
Других градаций у талантливого редактора не существовало. Не особенно смешливый от природы, я кусал губы, боясь расхохотаться. Наконец, Максимов закончил сортировку, пересчитал отобранные стихи и рассказы и проговорил:
— Вот вам записка в контору. Получите гонорар за ваши произведения. А эту дрянь возьмите!
И он кинул мне непринятый материал. Не взглянув на записку, я направился через коридор в кассу, не обижаясь за столь резкую оценку моих непринятых произведений. По самому высокому тарифу за отобранные Максимовым десяток стихотворений и шесть рассказов, по моим расчетам я должен был получить рублей пятьдесят. Каково же было мое удивление, когда кассир, протягивая мне пачку кредиток, сказал: — Сосчитайте. Ровно двести рублей.
Я подумал, что он ошибся и взглянул на записку. Максимов оказался необычайно щедрым издателем, — в записке, действительно, было написано: "двести рублей". Получив деньги, я направился через коридор в комнату, где сидел Семенов-Волжский и не мог удержаться от смеха.
— Тише! — замахал он руками. — Он ни черта не понимает. Не портите другим хорошего места, и так нам платят везде гроши. Один Максимов, наивный человек, оплачивает хорошо перепечатки. Смеяться тут нечего!
