Комсомольская юность моя

Комсомольская юность моя

Второй день в мои планы вмешиваются внешние обстоятельства. Вчера меня многие мои виртуальные друзья в «Одноклассниках» поздравляли с днем бабушек и дедушек, а сегодня – со столетием комсомола.  И мне хотелось отреагировать на эти поздравление небольшими рассказами о событиях давних, но не забываемых. Вчера я рассказал, какой я дедушка, а сегодня хочу поведать, какой я был комсомолец.

Я уже как-то написал, что в комсомол вступил очень поздно, в выпускном классе. Не хочу сказать, что ранее я был не достоин вступления, скорее, наоборот – хорошо учился, был лучшим спортсменом школы, вел спортивные секции в школе.  Не вступал по чисто прагматичным причинам – не хотел комсомольских поручений и посещения комсомольских собраний.  Этим меня перекормили в пионерской организации. Я хорошо рисовал, и мне пришлось оформлять массу стенгазет в пионерском возрасте.  А сейчас у меня хватало и спортивных секций, которые я вел с большим удовольствием, а также пропаганды спорта, с этими беседами я выступал во многих классах по просьбе классных руководителей.

Но меня напугали, сказали, что возникнут проблемы с зачислением в институт, если я не буду комсомольцем.  А я хотел получить высшее образование,  хотя и не знал, кем хочу стать, и подал заявление в комсомольскую организацию.  Естественно, меня  приняли без проблем, задав несколько вопросов по Уставу и Программе ВЛКСМ, на что я правильно ответил.  Но пришлось немного расплатиться своим свободным временем, которого в выпускном классе школы не так и много.  Снова оформлял стенгазеты, боевые листки,  участвовал в комсомольских собраниях, по-прежнему вел спортивные секции, которые мне зачли, как комсомольское поручение.  Так закончилось мое пребывание в школьной комсомольской организации.

Потом был институт, ставших за 6 лет  учебы родным, как и седьмая группа лечебного факультета, в которой я учился. По-прежнему я много занимался спортом, но участвовал и в  КВН, а также защищал честь курса  в соревнованиях по легкой и тяжелой  атлетике, волейболу, а однажды играл за курс на первенство института в баскетбол.  Естественно, посещал комсомольские собрание, носил плакаты на демонстрациях Первого мая и Седьмого ноября, но только на первом и втором курсах.  Так что ничего особенного не делал, и не считался активным комсомольцем и студентом.  Так и получил диплом врача-лечебника, не выделяясь из массы студентов-выпускников 1971 года.  Впереди ждала врачебная стезя.

Но после окончания Хабаровского медицинского института я по распределению попал служить на флот.  Меня, вчерашнего студента, побывавшего лишь месяц на военной практике, сделали командиром, начальником медицинской службы подводной лодки. И первым, кто стал вводить меня в курс нелегкой службы на субмарине, был комиссар, заместитель командира по политчасти, капитан-лейтенант Кудлаев Виктор Григорьевич. Он и еще один офицер, командир электромеханической боевой части (БЧ-5) капитан-лейтенант Сайпулаев, стали моими наставниками. Помню один из первых разговоров с Кудлаевым.

Он поинтересовался, кто мои родители, где я учился, как отношусь к военной службе. Узнав, что на первом курсе я на экзамене по военной подготовке получил «пять с плюсом» за знание устройства корабля, что мечтал в юности стать командиром эсминца и прочитал немало литературы о флоте, он сказал, что у меня должно все хорошо получиться на военной службе. А узнав, что я проходил практику на подводной лодке в Советской Гавани, и даже имею одно погружение, когда целовал кувалду и пил плафон забортной воды, т.е. прошел посвящение в подводники, сказал, что наш командир лодки Сергиенко служил в Совгавани в той бригаде, где я проходил практику, и лишь недавно вступил в командование нашей лодкой.  Он поинтересовался, как я отношусь к спиртному, и узнал, что я его в рот не беру, похвалил, сказав, что сам почти что трезвенник, и позволяет себе выпить немного в домашней обстановке.

Тогда же он дал мне некоторые наставления. Сказал, что наша подводная лодка уже длительное время находится на капитальном ремонте, поэтому практические весь личный состав, матросы и старшины, в море не выходили и не погружались, поэтому волнение и даже боязнь качки на море и глубины есть у большинства. Это может сказаться на здоровье, и это надо учитывать. Кроме этого, в армии и на флоте существует субординация, и доверительных отношений между командирами боевых частей и подчиненными не может быть. А молодым, только оторвавшимся от мамкиной юбки, юношам, иногда требуется получить совет или разъяснение.  И такими, не начальниками, а отцами-командирами, заботливыми и понимающими, могут быть два человека – он, замполит, и я, доктор.  Эти его слова я запомнил на всю жизнь. Потому что сам Виктор Григорьевич и был таким отцом-командиром.

Я сразу почувствовал, что наш комиссар пользуется уважением среди личного состава нашей субмарины. Он всегда был в гуще матросов, что-то им рассказывал, отвечал на вопросы,  давал советы. Пока лодка была в ремонте, все свободное время матросы проводили в казарме на берегу, была одна большая комната для всех офицеров, и спальная зона для всех остальных моряков.  Вот там, сидя на чей-то кровати, и беседовал с матросами и старшинами наш замполит.

То, что наш комиссар пользуется уважением у командира, я узнал на собственном примере.  К этому времени я уже несколько раз выходил в море на чужих подводных лодках, так как врачей в 6-й эскадре подводных лодок не хватало, а выход в море без врача категорически запрещен – мало ли что может случиться.  Поэтому даже по сравнению с моими коллегами-офицерами, которые вместе со мной только начинали службу, я чувствовал себя уверенней.  Наша подводная лодка входила в категорию «больших океанских лодок», была 611 проекта, так называемых «букашках».  И на ней за все продовольственное обеспечение отвечал помощник командира.   Официально эта должность была занята, но фактически свободна. Дело в том, что на ней числился бывший командир одной подводной лодки, с которым случилось ЧП. Лодка шла на боевое дежурство, попала в сети японкой шхуны и чуть не утопила последнюю. Был мировой скандал, лодку вернули в базу, командира сняли с должности. Чтобы он мог кормить семью, его приписали к нашей лодке, и раз в месяц, 13 числа, он появлялся за получением денежного довольствия.

А вот на средних подводных лодках, называемых «эсками», на которой служил в Советской Гавани, вернее, в поселке Заветы Ильича, наш командир, за продукты на лодке отвечал доктор. Он обсчитывал потребности в необходимых продуктах на весь экипаж, оформлял требования, получил продукты на складе и организовывал погрузку на лодку.  Когда наша лодка закончила ремонт, и собралась выходить в море на заводские испытания, командир пригласил меня к себе и попросил, чтобы всем этим занялся я. Именно попросил, а не приказал, ибо в мои должностные обязанности это не входило. И я дал согласие.

И вот однажды, когда мы были в море уже несколько дней, и вместо мяса ели тушенку, командир послал меня на катере, который подвез с завода какие-то детали для замены вышедших во время испытаний, на базу, и привезти мяса. Я не знал всех тонкостей получения свежих продуктов, поэтому был удивлен, когда мне на складе сказали, что свежего мяса нет, надо было за пару дней подать письменную заявку или дать её по радио.  Пришлось возвращаться не солоно хлебавши.  И когда я спустился в центральный пост и доложил об этом командиру, тот разразился грубым разносом. Но мы были не одни, было не менее десятка офицеров и матросов. Это было грубым нарушением устава внутренней службы, поэтому я, ни слова не говоря, открыл переборочную дверь и ушел в соседний отсек, где было мое рабочее место в кают-компании.  Тут же за мной в отсек заскочил Кудлаев и заявил, что я нарушил устав,   без разрешения командира  ушел. Я ответил, что первым нарушил устав командир, который устроил мне выволочку при подчиненных, и совершенно незаслуженную. Кудлаев ничего не ответил, и вернулся в центральный пост в соседнем отсеке.

Не знаю, какие уж слова подобрал Кудлаев в разговоре с командиром, но вечером, за ужином в кают-компании, в присутствии всех офицеров, командир извинился передо мной, сказав, что перед моим прибытием случилась очередная поломка,  и он был очень зол.  С тех пор мы с моим командиром жили очень дружно,  он всегда с пониманием относился к моим просьбам.  А вот заниматься продовольствие мне пришлось почти полгода, пока наша лодка не вошла в первую линию и должность помощника командира была укомплектована постоянным офицером.

Целый год Кудлаев присматривался ко мне. Привлекал меня к выполнению различных комсомольских поручений, в том числе оформлению стенных газет,  сделал меня помощником пропагандиста при проведении политических занятий с личным составом. Когда мы уже начали плавать, я частенько бывал в каюте комиссара, которая редко пустовала. В ней то проводили совещание пропагандисты, то члены комсомольского актива, то он вел беседы с новобранцами. И когда подошел срок отчетно-выборного собрания, я был выбран секретарем комсомольской организации нашей субмарины. Здесь явно чувствовалась работа нашего комиссара, который предпочел иметь в комсоргах офицера, а не старшину срочной службы.  С началом учебного года я стал и пропагандистом.

Мое политическое воспитание продолжалось.  Когда во Владивостоке проходили какие-то мероприятия для руководителей политкружков, Кудлаев узнавал о них, и мы с ним частенько присутствовали, пополняя свой багаж знаний. Именно на таких занятиях я впервые услышал о менеджменте, т.е. науке управления.  С лекциями на эту тему выступал американец русского происхождения Терещенко, один из крупных управленцев в США. Однажды после такого мероприятия Кудлаев пригласил меня к себе домой, и я познакомился с его женой. Был я знаком и с женой командира лодки, когда сопровождал её при посещении пионерского лагеря, где был сын Сергиенко. Этот лагерь был на острове Русский, и тогда я узнал, что вглубь острова уходит извилистый залив.

А Виктор Григорьевич стал уговаривать меня подать заявление в партию. Мол, на него наседают в политотделе бригады. Хотя он уже принял в партийную организацию нескольких старшин, но для соблюдения пропорции нужен и офицер. Негоже, комсорг экипажа, пропагандист, и не в партии. Я отнекивался, говорил, что не достоин быть членом партии, но Кудлаев усиливал давление на меня. Подключил к этому и командира, и Сайпулаева.  И общими усилиями они меня уломали, я подал заявление. Рекомендации мне дала комсомольская организация, Кудлаев и Сайпулаев. Я стал кандидатом в члены КПСС накануне увольнения в запас. На том закончилось мое пребывание в комсомоле.

Но сказать, что больше никогда не сталкивался с комсомольцами, не могу. Как ставший парторгом многопрофильной городской больницы, я должен был организовывать и работу комсомольской организации, чем я и занимался, вспоминания свою работу комсомольского вожака на подводной лодке. Главное, надо было выбрать достойную кандидатуру на должность секретаря  комсомольской организации. Рекомендованная мне райкомом ВЛКСМ девушка меня не устроила. Избалованная работой в комсомоле на освобожденных должностях медсестра не рвалась у нас работать,  чаще бывала в райкоме ВЛКСМ, чем среди комсомолок больницы. И два года промучившись с этой дамой,  я нашел подходящую кандидатуру на замену. Им был молодой хирург Нариман Джабарович Халилов. В том, что я не ошибся с этой кандидатурой, говорит и дальнейший послужной список Халилова. Главный врач городской больницы № 11 Хабаровска, директор городского филиала фонда обязательного медицинского страхования, министр здравоохранения Хабаровского края.  Нариман прислушивался к моим советам, и комсомольцы больницы стали более активны в своей работе с коллективом,  вносили посильный вклад и с наставничеством молодых девушек, приходящий в больницу, и в укреплении традиций славного коллектива городской больницы № 11.