Моё счастливое детство - 4

***

Вот такие воспоминания написал Витя Глотов. Он давно уже Виктор Тимофеевич, на пенсии, и скоро, 25 ноября ему исполнится 88 лет. Но он бодр, пережил двух жен, умерших от онкологии, живет в частном домике и делает все, что требуется мужчине и женщине одновременно. Только вот с интернетом он не дружит до сих пор.  Мы с ним на связи, и с его разрешения я напечатал его воспоминания на своей странице в литературном сайте. Все же у меня больше 100 тысяч читателей, которые читают и его воспоминания в отдельном сборнике под названием – «Виктор Тимофеевич Глотов. Воспоминания».

Нашему поколению не довелось пережить то, что испытали дети, родившиеся в предвоенные и военные годы. Поэтому можно загнуть один палец за то, что наше детство было счастливым.

А второй палец лично я загну, чтобы пояснить про наше счастливое  детство, когда начну рассказывать о жизни своей и своих сверстников в нашем поселке.

Нам не пришлось голодать, потому что за короткое северное лето  так называемый «золотопродснаб» (позже он стал называться ОРСом т.е. отделом рабочего снабжения) успевал завести все необходимые продукты, чтобы их хватило населению поселков до следующего завоза.  Это было не так просто. Далеко не всегда уровень воды в Амгуни позволял буксиру дотащить тяжело груженные баржи, имеющими большую осадку, до села Оглонги, где груз перемещался в складские помещения и холодильные камеры, вырытые в промерзающей за долгую зиму земле. Да и изменчивый фарватер реки Амур тоже приводил к тому, что баржа или даже пассажирский пароход садился на мель.  Так что речникам приходилось каждую весну после ледохода выходить на промер глубин на всех реках Амурского бассейна, где проходили судоходные маршруты.

Я, родившийся с весом в 2200 грамм, был окружен заботами родителей и соседей. Большой проблемой было накормить меня, потому что я все был избалован вниманием и требовал чего-то вкусного. Одним из таких блюд была тюря, которую делали из белого хлеба, накрошенного в кружку с какао. Какао было дефицитом, поэтому меня кормили этим деликатесом раз в неделю, после помывки прямо на кухне, рядом с хорошо наполненной печкой.  Это была еще та процедура. Папа держал меня в горизонтальном положении лицом вверх, баба Ага носили теплую воду и поливала мне на волосы, а мама мыла мне голову.  Потом меня усаживал в ванну и мыли всего. И лишь после этого я садился за стол и уплетал за обе щеки любимую тюрю.

Но основные продукты питания были овощи, и все росло на огородах селян. У нас тоже был небольшой огород, но на нем работать я стал лишь когда стал учиться в школе. А так таскал  морковку из грядки, срывал стручки гороха, хотя они были еще незрелые и маленькие. И еще срывал ягодки смородины, которая росла у соседей в огороде у забора, и отдельные ветки с ягодами пролезали к нам на участок. А вот малина у нас была своя, и тоже росла у забора, только у другого. Но малину собирала мама и варила варенье, чтобы пить с ним чай, если кто-то простывал.  Еще в огороде у самого дома росла черемуха, но для меня, тогда еще дошкольника, полакомиться ягодками было трудно, только на самых нижних ветках, но там немного их росло.

На огороде в своей будке жили собака Шарик, беспородная дворняжка. Отец почему-то не любил собак, называл их всех «кабысдохами», поэтому собака его побаивалась, видимо, чувствовала его к себе отношение, хотя он никогда её не обижал. А я с Шариком играл, бросал палки, и он их приносил.  А в доме был соседский кот Пушок, любимец дяди Кеши, нашего соседа, того, что работал завклубом.  От этого кота у меня отметина на всю жизнь – шрам на правой руке. Но я сам виноват, стал разнимать дерущихся котов. Тот меня и укусил. И надо же, на мой день рождения, мне в этот день исполнилось 4 года. И вот такой подарок. Укушенные раны не зашивают, поэтому шрам широкий, до сих пор виден, уже больше 70 лет.

А вот игрушек у меня почти не было. Помню единственного пластмассового коня, отец сделал к нему маленькие сани и научил меня запрягать коня в них.  Это можно было делать, потому что отец сделал все, что нужно для этого – дугу, оглобли и все веревочки для них. Поэтому фигурки для саней мне пришлось лепить из пластилина. Вообще и до школы, и все школьные годы пластилин был моим любимым материалом.  Чего я только из него не делал. И скульптуру «Перекуем меча на орала», и группу бегунов, преодолевающих барьер, причем все группа висела в воздухе над барьером, лишь одна нога касалась барьера, и еще нога другого бегуна земли перед ним. Композицию я продумал и сделал под пластилин каркас из жесткой проволоки, закрепив всю композицию на доске. Это была самая любимая моя скульптура. Естественно, все это было сделано, уже когда я учился в старших классах школы.

А вот в дошкольные годы я любил рисовать, как, видимо, все малыши. Отец учил меня рисовать лица с правильными пропорциями, поэтому они у меня неплохо получались. Не помню, чтобы у меня были  «Точка, точка, запятая, минус – рожица кривая. Палка, палка, огуречик - вот и вышел человечек». Еще он учил меня рисовать с натуры. Так что все школьные годы по рисованию, а потом по черчению, у меня было всегда «отлично». Рисовал я цветными карандашами, а вот красками меня некому было учить, я в не умею это делать.

Моим закадычным другом все дошкольные годы был Леша Огай, младший сын в семье директора школы Апполония Васильевича Огай, обрусевшего корейца. Мы с ним проводили большую часть дня вместе, играю или у нас, или у них, тем более что они жили в доме напротив.   У Алеши было 4 старших брата, иногда мы с ними во что-то играли, но вот во что, не помню.  Но наши отношения с братьями Огай остались на всю жизнь, как и у наших родителей, когда все жили потом в Хабаровске. На заставке к моим воспоминаниям наша с Лешей совместная фотография у новогодней елки.

Была у меня и подружка. Это была младшая сестренка Вити Глотова Таня. Мы с ней были одногодки., учились в одном классе.  Наши родители дружили, и когда на праздники устраивали застолья, мы в детстве с Таней играли вместе. Рядышком сидели и на горшках, когда нам приспичивало помочиться. В те годы я не считал это чем-то стыдным, я даже с мамой вместе ходил мыться в школьную баню, сделанную в школьной кочегарке, и мылся с другими женщинами.  Но было это в то время, когда мне было 3-4 годика.  Позже я стал ходить в поселковую  баню с отцом.

Летом много времени мы проводили на улице. Играли с мальчишками в «чижика-пыжика», потом появилась «попа гоняло», еще позже – лапта. Одно время были даже городки, но в них чаще играли взрослые, мы только наблюдали. Бросить в городки тяжелую лапту нам было не под силу.  Еще я и другие мальчишки любили маршировать за строем старшеклассников, которых учили строевому шагу по военной подготовке. Они ходили с деревянными винтовками на плече, а мы ходили просто с палками.  Эта наука пригодилась мне через много лет, когда меня по окончании Хабаровского медицинского института направили служить в Военно-морской флот. Службу я проходил во Владивостоке на подводной лодке, и в самом начале её всех офицеров, призванных из запаса, отправили на Русский остров проходить «курс молодого бойца». Так мы учили уставы, и в программе подготовки немного было строевых занятий.  И я единственный в группе врачей получил по строевой подготовке «отлично».  Сказались те навыки, которые я получил, наблюдая за строем старшеклассников и маршируя за ними.

Зимой мы много катались на санках, когда были дошкольниками и младшеклассниками. Позже стали кататься на лыжах с горы в центре поселка. А вот на коньках кататься было негде. Да и коньков нормальных не было, а какие были, приходилось привязывать сыромятными ремешками к валенкам. Так что не довелось мне научиться бегать на коньках в детстве, эту науку я постигал в зрелом возрасте.  Еще зимой мы рыли траншею и туннели в глубоком снегу, строили снежные крепости и штурмовали их. Других занятий у детворы на селе и не было. Но зато мы росли сильными, крепкими и здоровыми, проводя почти все светлое время суток на улице во всевозможных играх.

А вот в детский садик я ходил недолго. Я не мог спать днем,  ворочался, мешал спать другим, капризничал, когда меня собирали в садик. И меня перестали водить, так как дома за мной было кому присмотреть.  Мама и соседка Агния Иннокентьевна давали уроки в разные смены, и с нами жили мамина младшая сестра Нина. А еще была тетка Агнии Иннокентьевны, сморщенная и ворчливая старушка, тетя Лена. По-видимому, я был единственный, кого она любила. Когда дома никого не было, она присматривала за мной. И когда не видела меня в поле своего зрения, спрашивала: «Где ты, сука вольна?» Почему сука, никто не знал, но в сочетании сука и вольна получалось совсем не ругательство. Так что проблем накормить единственное чадо в квартире не было.

В дошкольные годы меня родители отвозили к бабушке и дедушке в деревню на той же реке Амгуни под названием Малышевское. Там был колхоз, и мой дедушка был его председатель.  Там у меня был закадычный друг, вернее, не друг, а дядя, всего на год старше меня. У него хватало и других друзей, деревенских пацанов, и вместе с ними мы играли в казаков-разбойников, оседлав прутик и поднимая за собой тучи пыли, когда гонялись друг за другом или шли в атаку.  Обычно бегали до тех пор, пока бабушка не звала пить парное молоко с хлебом или блинами. А напившись, мы лежали где-нибудь в прохладном месте, потому что лето было короткое, но жаркое.

Еще мы ходили в лес за ягодами. Лес был сразу за забором из плетня. Раздвинув прутики забора, мы вылезали в лес и искали кустики спелой ягоды. В то время это были жимолость и голубика, которую все называли голубицей. Помню, любил лежать под кустом с ягодами на земле, покрытой слоем мха, срывать ягоды с веток и отправлять в рот. Ни руки не мыли, ни ягоды, но никаких поносов ни у кого не было.

Бабушкина корова паслась вместе с другими коровами колхозников, и однажды не вернулась домой. Нас послали искать её на поле, рядом с которым в лесочке коровы ели траву.  Вдруг услышали треск веток в лесу и порядком струхнули. Тогда все боялись шпионов, и мы об этом знали. В поле стоял комбайн (представляете, на севере Хабаровского края колхозники выращивали зерновые и убирали его комбайнами в 50-е годы), и мы спрятались за него. Вовка стоял, я опустился на колени, а остальные пацаны легли за землю, чтобы их шпион не заметил. Но когда из леса вышла наша корова, все забыли о шпионах и рванули к ней с криками. Корова испугалась и повернула в лес, но от нас ей было уже не убежать. Мы вели её в деревню и рассуждали, кто из нас оказался самым храбрым. Конечно, это был Вовка.  Этой случай в моей памяти остался на всю жизнь.

За лето мамины родители для нашей семьи растили поросенка, которого при отъезде с Малышевского мы везли в Херпучи. Там для него был небольшой загончик и конура под сенями, куда насыпали опилок, чтобы поросенок не простывал. Его кормили отходами со стола двух семей, так что он набирал вес совсем неплохо. Но когда на улице становилось совсем холодно, поросенка забивали. Чтобы не травмировать детскую психику, меня в это время отводили куда-то в гости, и я возвращался домой, когда поросенка уже разделали.  Каких только деликатесов не делала мама. И кровяную колбасу, и окорока, но самым моим любимым блюдом был сальтисон. В то время холодильников у жителей поселка не было, всё хранили в кладовках или подвалах, где в это время была минусовая температура. Даже свежее молоко замораживали и в таком виде хранили.

Потом семья дедушки перебралась в Хабаровск, где дедушка устроился работать директором подсобного хозяйства психбольницы, и им дали служебное жилье под Хабаровском, на подсобном хозяйстве.  Как положено в семьях потомственных крестьян, была домашняя скотина – корова, свиньи, куры и утки. Примерно также жили и соседи,  работники подсобного хозяйства, которое выращивало овощи для больницы, заготавливало мясо и молоко,  где был свой сад и пасека.  Именно в то время, когда жили в служебной квартире, произошел случай, о котором я рассказал в отдельной миниатюре. Вот ссылка на неё. http://proza.ru/2017/02/22/1719. Через пару лет дедушка с помощью детей построил частный дом, более просторный, чем служебная квартира, где было две комнаты и кухня.

Нам, тогда еще школьникам младших классов, доверяли пасти коров. Именно тогда я научился курить, но не папиросы, а «бычки», т.е. окурки, или размельченную сухую траву, завернутую в бумагу, т.е. цигарки.  Нас с Вовкой, курящих «бычки», застукала соседка, и пожаловалась бабушке и моей маме, которая в то время жила в подсобном хозяйстве. Я тогда учился в 4 классе, а Вовка в пятом, т.е. были не такие уж несмышленные пацаны.  Это-то и вывело маму из себя. Никто в большой семье Пастернаков не курил, да и в семье моего отца Щербакова тоже. Мама достала из кошелька десять рублей (большие по тем временам деньги), и велела нам с Вовкой  пойти в магазин, купить на них папиросы и курить, пока из попы дым не пойдет.  Мы обещали родителям, что больше курить и не будем, и сдержали свое слово. Ни я, ни Вовка всю жизнь не курили. Вот что значит – мужик сказал, мужик сделал.

Кроме некоторых нехитрых работ на огороде, мы должны были ходить в продовольственные магазины, расположенные довольно далеко – в Ильинке, на 27-м квартале и на «Стройке» (микрорайон на окраине Хабаровска).  Мы с охотой ходили на «Стройку», потому что на сдачу могли купить мороженного, которое продавали с лотков в вафельные стаканчики.

Однажды, когда я учился в 4 классе, моим родителям дали отпуск осенью. Мама поехала на курорт, а папа помогал на строительстве дома ( у него были «золотые» руки). Мне надо было где-то учиться, и меня записали в семилетнюю школу на Ильинке, куда мы и ходили вместе с Вовкой по обочине шоссе, в те годы с весьма интенсивным движением. Да и идти было далеко, около 2-х километров. Школа была небольшая, одноэтажная, детей в каждом классе было немного. По сравнению с нашей средней школой в Херпучах, двухэтажной, да еще с высокими 4-х метровыми потолками и огромными окнами, эта школа мне показалась совсем убогой. Учился в ней я с сентября по конец ноября, потом на самолете Ан-2 мы улетели в родной поселок.

Сейчас, когда я вспоминаю о школе, то загибаю еще один палец, что у меня было счастливое детство. Потому что я получал образование с те годы, когда советская система образования считалась самой лучшей в мире. Об это уже много позже стали говорить многие историки, когда всякие реформаторы вроде Хрущева и Фурсенко  довели школьное образование, как говорится, «до ручки».  В наше время троечники знали лучше школьную программу, чем нынешние отличники, которые вообще кое-какие предметы вообще не изучают.

Учителя были уважаемыми в поселке людьми. Иногда им даже оставляли кое-какие предметы в магазине, потому что знали – учителям не всегда есть время сходить за ними, потому что они занимались после уроков с двоечниками. А кое-кто, например, учительница математика Е.Д.Малинина, приводила отстающих к себе домой, там с ними занималась, и одновременно готовила ужин для своей большой семьи. Заодно кормила и этих двоечников.

Выпускники нашей средней школы без блата поступали в институты и хорошо учились там, получая профессии инженера, врача, педагога. Почти половина моих одноклассников получили высшее образование. В был единственный парень из всех поступавших в 1965 году в Хабаровский медицинский институт, которых сдал все вступительные экзамены на «отлично».  А конкурс был большой, 8 человек на место.

Еще до школы мне много читали книжек мои родители и соседка тета Ага. Читали сказки и русские народные, и написанные русским писателями и поэтами, учили добру и  уважительному отношению к старшим. Были у меня и нивсхие сказки. Нивхи – народность аборигенов нижнего Амура, где родился я.  Были еще негидальцы, ульчи, орочи, нанайцы, всего 16 различных народностей Севера, но это по всему Хабаровскому краю, который был вдвое больше Германии по площади.

Привитая мне любовь к чтению еще в школьные годы помогла мне в жизни.  За все годы учебы у меня обычно были лишь две или три четверки по школьным предметам – со второго класса по четвертый – по пению, а потом по русскому языку и литературе. Но к окончанию школы литературу я уже знал на отлично, получив за три последних сочинения в школе и на вступительных экзаменах в институт именно эту оценку, но вот в аттестат зрелости мне по традиции поставили «хорошо» по литературе.

Постоянно бывая на сайте «Одноклассники» и общаясь с людьми примерно моего возраста, заметил, что все, кто родился и жил в небольших поселках в то советское время, очень тепло отзываются о своих детских годах и о малой родине.  Так же тепло вспоминают своих одноклассников и учителей в школе.  Из этого я сделал однозначный вывод – наше детство было счастливым, хотя и трудным. Но трудности закаляют характер  ребенка, и он становится достойным представителем человеческого рода.