Коллеги

 Коллеги

 Работа тоже естественно является подпитывающей средой для возникновения привязанностей. От времен работы в Минторге у меня сохранились связи с Натальей Авдакушиной и Толей Ворониным. Конечно, сюда можно отнести Галку Белоусову и Таню Мусину. Но с первой я знаком и дружу со школьных лет, а со второй наша дружба состоялась уже во ВНИИКСе, куда я ее переманил. Из бывших внииксовцев к числу друзей я бы мог отнести Валентина Алычева, но в последнее время я от него дистанцировался после его отказа купить мой второй дом в Елатьме. К тому же год назад он трагически погиб – сгорел в своем доме, который он приобрел вместо моего. В институтские (внииксовские) времена у нас была своя крепкая и дружная компания. Душой ее был Жора (Георгий) Андриенко, который меня и выманил из Минторга. В компанию входили и упомянутая Татьяна Мусина, Галя Яскина (моя сокурсница по МКИ), Валя Прохина (все трое с мужьями), а также Таня Левачева, вскоре ставшая Красильниковой. Как оказалось с мужем Вали Прохиной мы были знакомы еще с 60-х годов. Он тоже занимался фехтованием. Он был высокий и худой, а в юности настолько тощим, что попасть в него было трудно вдвойне.

Андриенко был нас всех намного старше. Он был зав.сектором в институте. Его отец был крупной шишкой в правительстве. Жора окончил Академию внешторга, блестяще знал немецкий, работал в начале 50-х годов в Австрии. Но попал, как говорится, в историю. Летом 53-года на банкете по случаю завершения торговых переговоров он врезал по морде какому-то западному журналисту. На Западе раньше наших узнали об аресте Берии, и этот журналист выдал по этому поводу что-то такое, что не информированный Жора принял за злопыхательство и провокацию. В результате его забрал союзнический патруль (тогда в Австрии и Вене находились союзнические оккупационные войска) и доставил в комендатуру. Оттуда уже его забрали наши и в 24 часа выслали в Москву. В Москве его исключили из партии и выставили из системы Внешторга. В партии его так потом и не восстановили, тем самым на Жориной карьере был поставлен большой крест. Если бы он врезал по морде иностранному журналисту просто так, по пьянке, то это сочли бы за противостояние с идеологическим противником и простили. Но бить иностранца по морде в защиту объявленного врагом народа шпиона и предателя Лаврентия Берии – это было непростительной политической ошибкой.

Голова у Андриенко была светлая, к тому же он обладал интуицией на цифры. Его экономические прогнозы непременно сбывались или имели незначительные отклонения. Поскольку он великолепно знал немецкий, то сумел вывести недостающее звено в системе политэкономических отношений. В нашей политэкономии эти отношения сводились к двум звеньям противостоящим производству: потребности и спрос. Это было вызвано неточными переводами Маркса. Жора же четко отследил трехзвенную составляющую: потребности, платежеспособные потребности и спрос. В советской политэкономии между понятиями платежеспособные потребности и спрос ставили знак равенства. Но в немецком языке, в трудах Маркса названы три, а не две категории, характеризующие потребности людей: Bed;rfnis, Bedarf и Nachfrage. Одно время я был редактором нашей институтской газеты. Один из номеров, выпущенный к Новому году, был посвящен нашим институтским личностям и назывался: Кто есть who? Там я обыграл Жорино хобби по вопросу потребностей, сочинив в стихотворной форме такой вопрос по-немецки: Wer stellt immer diese Frage – was ist Bedarf, was ist Nachfrage? (Кто всегда задает этот вопрос – что такое платежеспособная потребность, что такое спрос?).

Наша институтская компания регулярно отмечала праздники и другие важные события. Любили повеселиться. Помню, как Андриенко лихо отплясывал в кедах с молоденькими девчонками, а те потом делилиь со мной впечатлением: - Вот это мужик! Поводы собраться были разные. Как-то через Толю Воронина я достал мебель-стенку. Ее мы обмывали несколько раз. Состав при этом частично менялся. Как-то в очередной раз мы ввалились после работы: - Катя, мы пришли стенку обмывать. Катерина вышла навстречу и, ткнув пальцем в Таню Левачеву, девицу крупную и заметную, строгим голосом сказала: - Все проходят, а ты уже ее обмывала. Та оторопела, но под дружный хохот компании Катя заулыбалась, и до Татьяны дошло, что это была всего лишь шутка.

Не могу не рассказать чуть более подробно о моей преподавательнице русского языка и литературы Виктории Акимовне Эдельштейн. Вика, Туся (так ее называли дома, и мы между собой) была для меня в полном смысле наставницей. Она имела хорошие связи в творческих кругах, на телевидении и поэтому была достаточно информирована о политических новостях. Соответственно, наши разговоры касались самых широких тем: от сплетен из жизни московского бомонда до расстановок и интриг в высших эшелонах власти. Я бывал у нее на квартире на Петровке, на даче под Малаховкой, а потом и в большой квартире на Новослободской улице. Вспоминаю, как незадолго до армии мы ТУСОВАЛИСЬ у ТУСИ на Петровке.

Там главным распорядителем парада был Евгений Борисович Старосельский – впоследствии отец Викиной дочки – Катьки. Поскольку он был мой полный тезка, чтобы не путать, нас шутливо называли ЕБ старший и ЕБ младший. Старосельский был киносценаристом. На нашу территорию забрел Викин сосед - дипломник режиссерского отделения ВГИКа. Будущий кинорежиссер выглядел довольно дремуче, совсем не по-столичному. Он пришел посоветоваться с выбором сценария. Ему хотелось удивить мир, а для этого нужна была сенсационная история. Вика и ЕБ старший наперебой предлагали варианты будущего сценария, но это всё дипломника не устраивало, до тех пор, пока не был назван рассказ Солженицына «Случай на станции Кочетовка». После красочного пересказа сценки, где интеллигентный герой рассеянно переспрашивает, как же прежде назывался город Сталинград, и когда комендант станции начинает подозревать, что перед ним немецкий шпион и звонит «куда следует», герой рассказа трагически восклицает: - Что Вы делаете? Что Вы делаете? Ведь этого же НЕ ИСПРАВИТЬ! - вгиковец загорелся и весьма довольный сходкой ушел к себе. Возбудился и Старосельский. По его разумению, рассказ был почти готовым сценарием – на неделю, максимум на две, работы, а громкое имя даже на дипломной работе выпускника ВГИКа при той бешеной популярности, которую завоевал Солженицын после публикации в «Новом мире» повести «Один день Ивана Денисовича», можно было заработать. Имела ли продолжение эта история, я так и не узнал, вскоре меня призвали в армию.

После армии я продолжал общаться с Тусей. Она ушла из школы и работала в городской юношеской библиотеке им. Светлова, немного подрабатывала на телевидении. Как-то она попросила меня выступить на молодежной литконференции. Тема конференции была о том, что нам нравится в литературных героях. Мне достался рассказ «Танкер Дербент» Крымова. Я несколько раз перечитал повесть, но никак не мог найти стержень для того, чтобы защита моего героя механика Басова выглядела убедительно. Передо мной выступала старшеклассница, защищающая Володю Устименко, героя знаменитого романа Юрия Германа «Дело, которому ты служишь», которого и защищать-то не имело смысла, настолько он был весь положительный. Это обстоятельство я и использовал.

 – Легко оправдывать и даже восхищаться такими героями, как Устименко, - так начал я свое выступление, - обаятельный, красивый, целеустремленный, талантливый – всё это читается с первых страниц романа. А вот может ли вам понравится «невзрачный чудак», с красными воспаленными от бессонницы глазами, к тому же страдающий от зубной боли? Оказывается, может потому, что…- и далее уже как по маслу я легко и непринужденно поведал аудитории, как на глазах менялось представление о Басове в глазах его товарищей по команде танкера, друзей и недругов. Как он в трудную минуту взял на себя ответственность за судьбу двух экипажей – своего и охваченного пламенем танкера «Узбекистан». Успех был оглушительный. Вика мне потом рассказывала, что на эту повесть организовалась целая предварительная запись.

А вот второе мое участие в литературной конференции оказалось менее триумфальным, хотя тема «Поэты, павшие на фронтах Великой Отечественной войны» была мне хорошо знакома и интересна. Возможно сказалась моя излишняя уверенность в том, что если что-то нравится мне, обязательно должно нравиться и другим. Может еще я передавил тему, сделав акцент не столько на романтические настроения поэтов той эпохи, сколько на их неприятии мещанства, как чуждого советской молодежи явления. Единственный вопрос, который мне был задан после выступления, звучал так: - А как разглядеть в себе мещанина? Вопрос застал меня врасплох, и я не нашел ничего более подходящего, как ответить тривиально: - Видимо, надо судить о себе по поступкам.

Когда мне пришлось стать куратором комсомольской организации Филателии, я тоже решил организовать литературную конференцию на тему современной зарубежной повести. Привлек для этого и Тусю. Мы вместе отобрали в ее библиотеке по нескольку экземпляров известных произведений, я раздал их девчонкам и через месяц мы собрались на Крутицах в большом помещении, где размещался цех комплектования. Большинство комсомолок работала в этом цехе. С Викой был заключен договор, по которому она получила гонорар, аж, 20 рублей. На конференции девчонки отмалчивались, хотя вопросы задавали. Несколько слов произнесла комсорг Валя Симакова. Она была постарше большинства, числилась бригадиром и поэтому чувствовала себя поуверенней остальных. Но в основном разговор вели мы с Викой, она как знаток словесности, а я всё больше с позиций мужского понимания любовных отношений героев, обсуждаемых произведений. Как бы то ни было, успех мероприятия был ощутимый. Ко мне стали обращаться с предложениями активизировать общественную жизнь. Я организовал несколько культпоходов в кино, выезд на природу на теплоходе. Проявился и интерес к моей персоне. Ведь до этого я для девчонок был строгим кадровиком. В ряде случаев этот интерес перерос и в более интимные отношения.

С Эдельштейн мы продолжали общаться. Последняя наша встреча была на выставке ее официального (или гражданского) мужа художника Михаила Шапиро. Он перебрался в Москву в середине 70-х годов. Вскоре стал членом секции живописи при горкоме графиков. Та группа свободолюбивых художников размещалась по адресу: Малая Грузинская. 28. Эта была даже не творческая группировка, а что-то вроде профсоюза – платишь рубль в месяц, и тебя не привлекают за тунеядство, дают работать, а иногда и выставляться. «Горком профсоюзов на Малых Грузинах» (народное название) являлся, по своей сути, первым своеобразным «островком творческой свободы» в Москве 70-80 годов.

Прошло несколько лет, Михаил Шапиро обрел в Москве имя. Первую славу принесли ему физики. Получили известность и признание портреты академиков И.Е. Тамма, А.М. Прохорова, Л.А. Арцимовича, И.М. Франка, А.Д. Сахарова, М.А. Леонтовича. Не меньшее признание принесли ему портреты лириков - Д.Д.Шостаковича, Ирины Родниной, Майи Плисецкой. В тот раз центром экспозиции на Малой Грузинской был портрет Ирины Родниной «Олимпийская мадонна». Вскоре Вика умерла от рака легких (много курила), а Шапиро эмигрировал в Канаду. Там он получил уже и всемирное признание после выставки серии портретов великих художников, в том числе: Дали, Пикассо, Ренуар, Малевич, Кандинский, Модильяни – всего 15 портретов.